Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

Графиня приняла меня прекрасно, приветливо протянула мнеруку и подтвердила, что давно желала меня у себя видеть. Она сама разливала чайиз прекрасного серебряного самовара, около которого мы и уселись: я, князь иеще какой-то очень великосветский господин пожилых лет и со звездой, нескольконакрахмаленный, с дипломатическими приемами. Этого гостя, кажется, оченьуважали. Графиня, воротясь из-за границы, не успела еще в эту зиму завести вПетербурге больших связей и основать свое положение, как хотела и рассчитывала.Кроме этого гостя, никого не было, и никто не являлся во весь вечер. Я искалглазами Катерину Федоровну; она была в другой комнате с Алешей, но, услышав онашем приезде, тотчас же вышла к нам. Князь с любезностию поцеловал у ней руку,а графиня указала ей на меня. Князь тотчас же нас познакомил. Я с нетерпеливымвниманием в нее вглядывался: это была нежная блондиночка, одетая в белоеплатье, невысокого роста, с тихим и спокойным выражением лица, с совершенноголубыми глазами, как говорил Алеша, с красотой юности и только. Я ожидалвстретить совершенство красоты, но красоты не было. Правильный, нежноочерченный овал лица, довольно правильные черты, густые и действительнопрекрасные волосы, обыденная домашняя их прическа, тихий, пристальный взгляд;при встрече с ней где-нибудь я бы прошел мимо нее, не обратив на нее никакогоособенного внимания; но это было только с первого взгляда, и я успел нескольколучше разглядеть ее потом в этот вечер. Уж одно то, как она подала мне руку, скаким-то наивно усиленным вниманием продолжая смотреть мне в глаза и не говорямне ни слова, поразило меня своею странностию, и я отчего-то невольно улыбнулсяей. Видно, я тотчас же почувствовал перед собой существо чистое сердцем.Графиня пристально следила за нею. Пожав мне руку, Катя с какою-то поспешностьюотошла от меня и села в другом конце комнаты, вместе с Алешей. Здороваясь сомной, Алеша шепнул мне: "Я здесь только на минутку, но сейчас туда".

«Дипломат» – не знаю его фамилии и называю его дипломатом,чтобы как-нибудь назвать, – говорил спокойно и величаво, развивая какую-тоидею. Графиня внимательно его слушала. Князь одобрительно и льстиво улыбался;оратор часто обращался к нему, вероятно ценя в нем достойного слушателя. Мнедали чаю и оставили меня в покое, чему я был очень рад. Между тем явсматривался в графиню. По первому впечатлению она мне как-то нехотяпонравилась. Может быть, она была уже не молода, но мне казалось, что ей неболее двадцати восьми лет. Лицо ее было еще свежо и когда-то, в первой молодости,должно быть, было очень красиво. Темно-русые волосы были еще довольно густы;взгляд был чрезвычайно добрый, но какой-то ветреный и шаловливо насмешливый. Нотеперь она для чего-то, видимо, себя сдерживала. В этом взгляде выражалось тожемного ума, но более всего доброты и веселости. Мне показалось, чтопреобладающее ее качество было некоторое легкомыслие, жажда наслаждений икакой-то добродушный эгоизм, может быть даже и большой. Она была под началом укнязя, который имел на нее чрезвычайное влияние. Я знал, что они были в связи,слышал также, что он был уж слишком не ревнивый любовник во время их пребыванияза границей; но мне все казалось, – кажется и теперь, – что их связывало, кромебывших отношений, еще что-то другое, отчасти таинственное, что-нибудь вродевзаимного обязательства, основанного на каком-нибудь расчете... одним словом,что-то такое должно было быть. Знал я тоже, что князь в настоящее времятяготился ею, а между тем отношения их не прерывались. Может быть, их тогдаособенно связывали виды на Катю, которые, разумеется, в инициативе своей должныбыли принадлежать князю. На этом основании князь и отделался от брака сграфиней, которая этого действительно требовала, убедив ее содействовать бракуАлеши с ее падчерицей. Так, по крайней мере, я заключал по прежним простодушнымрассказам Алеши, который хоть что-нибудь да мог же заметить. Мне все казалосьтоже, отчасти из тех же рассказов, что князь, несмотря на то, что графиня былав его полном повиновении, имел какую-то причину бояться ее. Даже Алеша этозаметил. Я узнал потом, что князю очень хотелось выдать графиню за кого-нибудьзамуж и что отчасти с этою целью он и отсылал ее в Симбирскую губернию, надеясьприискать ей приличного мужа в провинции.

Я сидел и слушал, не зная, как бы мне поскорее поговоритьглаз на глаз с Катериной Федоровной. Дипломат отвечал на какой-то вопросграфини о современном положении дел, о начинающихся реформах и о том, следуетли их бояться или нет? Он говорил много и долго, спокойно и как власть имеющий.Он развивал свою идею тонко и умно, но идея была отвратительная. Он именнонастаивал на том, что весь этот дух реформ и исправлений слишком скоро принесетизвестные плоды; что, увидя эти плоды, возьмутся за ум и что не только вобществе (разумеется, в известной его части) пройдет этот новый дух, но увидятпо опыту ошибку и тогда с удвоенной энергией начнут поддерживать старое. Чтоопыт, хоть бы и печальный, будет очень выгоден, потому что научит, какподдерживать это спасительное старое, принесет для этого новые данные; аследственно, даже надо желать, чтоб теперь поскорее дошло до последней степенинеосторожности. "Без нас нельзя, – заключил он, – без нас ни одно обществоеще никогда не стояло. Мы не потеряем, а напротив, еще выиграем; мы всплывем,всплывем, и девиз наш в настоящую минуту должен быть: «Pire ça va, mieuxça est» [18]. Князь улыбнулся ему с отвратительным сочувствием. Ораторбыл совершенно доволен собою. Я был так глуп, что хотел было возражать; сердцекипело во мне. Но меня остановил ядовитый взгляд князя; он мельком скользнул вмою сторону, и мне показалось, что князь именно ожидает какой-нибудь странной июношеской выходки с моей стороны; ему, может быть, даже хотелось этого, чтобнасладиться тем, как я себя скомпрометирую. Вместе с тем я был твердо уверен,что дипломат непременно не заметит моего возражения, а может быть, даже исамого меня. Мне скверно стало сидеть с ними; но выручил Алеша.

Он тихонько подошел ко мне, тронул меня за плечо и попросилна два слова. Я догадался, что он послом от Кати. Так и было. Через минуту яуже сидел рядом с нею. Сначала она всего меня пристально оглядела, как будтоговоря про себя: «вот ты какой», и в первую минуту мы оба не находили слов дляначала разговора. Я, однако ж, был уверен, что ей стоит только заговорить, чтобуж и не останавливаться, хоть до утра. «Какие-нибудь пять-шесть часовразговора», о которых рассказывал Алеша, мелькнули у меня в уме. Алеша сиделтут же и с нетерпением ждал, как-то мы начнем.

– Что ж вы ничего не говорите? – начал он, с улыбкою смотряна нас. – Сошлись и молчат.

– Ах, Алеша, какой ты... мы сейчас, – отвечала Катя. – Намведь так много надо переговорить вместе, Иван Петрович, что не знаю, с чего иначать. Мы очень поздно знакомимся; надо бы раньше, хоть я вас и давным-давнознаю. И так мне хотелось вас видеть. Я даже думала вам письмо написать...

– О чем? – спросил я, невольно улыбаясь.

– Мало ли о чем, – отвечала она серьезно. – Вот хоть бы отом, правду ли он рассказывает про Наталью Николаевну, что она не оскорбляется,когда он ее в такое время оставляет одну? Ну, можно ли так поступать, как он?Ну, зачем ты теперь здесь, скажи, пожалуйста?