Книга В штабах и на полях Дальнего Востока. Воспоминания офицера Генерального штаба и командира полка о Русско-японской войне - Михаил Владимирович Грулев

берега Шахэ, и мы своевременно ничего и никого не увидим. Надо искать другую позицию, хотя приказом моему авангарду назначена дер. Линшинпу («около»). При таких условиях военная этика указывает другую позицию искать впереди, поближе к неприятелю, а не позади. Выехал на левый берег Шахэ, обрекогносцировал всю прилегающую местность и ничего подходящего для какого-нибудь хоть намека стрелковой позиции не нашел: все та же впадина или равнина, обращающаяся тоже во впадину, так как покрыта чумизой и гаоляном. Все еще преследует нас всюду этот проклятый гаолян. Китайское население большей частью бежало; снимать с полей некому. В особенности опустела полоса, разделяющая обе враждующие армии: тут нет ничего живого, китайцы понимают очень хорошо, что они тут непременно угодят под русскую или японскую пулю; каждый пойманный в этой полосе китаец будет признан непременно шпионом и сейчас же поплатится жизнью. Поэтому китайцы заблаговременно выбрались из этой полосы, увезли и унесли что могли, оставив на произвол судьбы необозримые тучные поля с вполне созревшими хлебами.

В поисках позиции я со своим конвоем проехал уже наши аванпосты и незаметно для себя очутился недалеко от ст. Шахэ. Скоро, однако, нас заставили вспомнить, что производим рекогносцировку на театре войны и на виду противника, а не на маневрах: в воздухе пронеслось характерное завывание полета пуль, зашелестели пульки и в гаоляне, по которому ехали… Мы притаились на некоторое время, а затем повернули назад. Поиски позиции кончились ничем.

Обрекогносцировав фланги, я открыл прекрасную позицию около дер. Ингуа в ½ версте к северо-востоку от д. Линшинпу, куда и перешел со своим авангардом 30 августа.

Весьма грустную картину представляла собою расположенная по соседству с этой позицией небольшая казарма у железной дороги, занимавшаяся пограничной стражей и покинутая своими обитателями весьма поспешно, – даже иконы забыли снять при отступлении… Странная поспешность, если принять во внимание, что отступление под Ляояном совершено было войсками отнюдь не торопливо и в особенности к северу от Шахэ. На дворе этой казармы валялись ящики с разным телеграфным имуществом, на каждом шагу признаки брошенного добра, указывающие на поспешный отъезд. Я поселился в одной из трех комнат этой казармы, вторую занял штаб полка, а в третьей поселились ординарцы и конные охотники.

Несмотря на наше выдвинутое, передовое положение, лицом к лицу с неприятелем, жизнь наша, в смысле бытовом, наладилась с первых же дней: исправили рельсовый путь, и ежедневно, как для нашего полка, так и для отряда генерал-майора Мищенко, поезд из паровоза и двух-трех вагонов стал доставлять нам все необходимое, даже почту мы стали получать ежедневно, почти в определенные часы, 11—3 часа дня. Чего еще лучше! Есть полная возможность посылать каждый день в Мукден за покупками, отправлять больных и раненых по железной дороге. Как пригородные дачницы выходим мы ежедневно встречать приходящий поезд, – событие приятное и занятное для всех. Стали с поездом заезжать к нам даже корреспонденты и, узнав однажды, что они добрались «до самых передовых постов», изумились своему подвигу и выпили по этому случаю шампанского… Я невольно вспомнил А.Н. Онтаеву, которая без шампанского и без пара, на своих на двоих, пробралась еще дальше передовых постов…

8 сентября день нашего полкового праздника. Добыли мы кое-что к этому дню из Мукдена. Под руководством офицеров нижние чины разукрасили гирляндами зелени «мой домик», где предстояло принять немногочисленных приглашенных гостей. Задаваться многими приглашениями нельзя было: кто к нам поехал бы на передовую позицию, когда каждую минуту можно было воспринять невольное угощение шрапнелями и шимозами японцев; да и праздновать полковой праздник не думали вовсе, а хотелось просто скрасить сколько-нибудь этот день, выделив его из других; не решились поэтому пригласить даже и нашего всеми любимого командира корпуса, генерала Бильдерлинга, ограничившись приглашением только штаба дивизии и состоявших при нем двух военных агентов, американского майора Мэкомба и шведского капитана Эдлунда.

Во время богослужения, когда весь полк стоял перед аналоем, появился вблизи откуда-то небольшой обоз, с десяток голов скота и проч. Оказалось, что это – подарки для нижних чинов и офицеров полка, присланные ко дню полкового праздника генерал-адъютантом Куропаткиным через своего адъютанта, командированного с этой целью для передачи подарков полку. Помимо всего, все присланное командующим армией в этот день и в эту минуту было в высшей степени своевременно, потому что при расположении на передовой позиции нет возможности уделять много внимания хозяйственным заботам, и ко дню праздника у офицеров даже не было сахара к чаю, вместо которого добыли немного китайского леденца; сухарей для людей получили в обрез и т.п.; для офицерского пиршества добыто было у китайцев в Мукдене несколько бутылок разнообразной бурды, под названием вин, шанхайской фабрикации, десятка два коробок завалявшихся консервов, к которым надо было относиться с большим подозрением.

Позднее в Мукдене развилась кипучая торговая деятельность и, главным образом, утробными предметами закуски и выпивки, доставлявшимися из Шанхая; но в данное время при неожиданном сосредоточении всей армии к Мукдену имевшиеся в магазинах скудные запасы ходких товаров были распроданы быстро, а выписанные вновь еще не были получены; поэтому неудивительно, что китайцы брали баснословные цены за самые негодные продукты: за фунтовую коробку консервированного «сливочного» масла 3—4 руб., причем вместо масла оказывалась какая-то вонючая мерзость; за бутылку «коньяку» 7—10 руб., причем на поверку оказывалось, что коньяк даже не шанхайской, а мукденской фабрикации, совершенно напоминавший распространенную у нас в западном крае – «Ривка мах мадеру…» Очевидно, при увеличении спроса китайцы поняли, в чем секрет, и с берегов р. Вузуна, у Шанхая, перенесли фабрикацию на берега р. Хуньхэ, у Мукдена.

При таких условиях присылка генерал-адъютантом Куропаткиным в день праздника жаркого (в виде нескольких быков и баранов) и сластей для нижних чинов, а также много разных ликеров, вин, бисквитов (а также походных карандашей и других предметов) для офицеров была весьма кстати.

Но и помимо реального значения этих подарков присылка их имела для полка огромное моральное значение, – как протянутая нам высшим начальником ветка мира: ведь две недели перед тем командующий армией сгоряча сделал полку суровый упрек за бой 20 августа; следовательно, генерал-адъютант Куропаткин по выяснении всех обстоятельств боя пришел теперь к иным выводам и сознает теперь, вероятно, свою горячность или свою ошибку…

После богослужения и церемониального марша были обычные тосты, среди которых был, конечно, горячий тост за всеми любимого командира корпуса генерала Бильдерлинга, который так рыцарски заступился за нанесенную полку невольную обиду генерал-адъютантом Куропаткиным 20 августа. Упоминаю здесь об этом тосте только потому, что до сих пор не могу себе