Книга Торнатрас - Бьянка Питцорно

мое пятно и птичку Тали… Почему ты тогда промолчала?

– Я не знала, что оно у меня есть… – смущенно пролепетала Пульче. – Я же не вижу свой затылок, даже когда смотрю в зеркало.

– Если сделаешь короткую стрижку и используешь два зеркала, то увидишь, – заверил ее Ланчелот. – Даже я до сих пор его не замечал. А уж сколько раз намыливал тебе голову. И сколько раз причесывал!

Тем временем все остальные встали из-за стола и тоже подошли посмотреть.

– У отца Пульче, моего сына Гильермо, тоже была эта отметина, – перестав дрожать, проговорил синьор Петрарка. – И если кто-нибудь из вас встанет на стул (нагибаться мне трудно) и посмотрит под волосами у меня на затылке, то увидит, что и у меня она есть. Унаследовал от матери и передал всем своим потомкам: детям, внукам и правнукам. – Он огляделся. Все присутствующие смотрели на него так, как будто он вдруг заговорил на каком-то не известном никому языке. – Да, моей дочери Китукси и сыну Гильермо, внучкам Эвелине и Пульхерии, правнукам Коломбе, Лео и Наталии, – перечислил, загибая пальцы, синьор Петрарка. – Две птички светлые и пять темных.

– Но тогда… – потрясенно начала мать Норберта. – Это значит, что вы…

– Да. Я и есть тот белый, что влюбился в Хену. Хена! Моя самая большая любовь! Не говорите, мать Норберта, что я ее соблазнил. Нам было по шестнадцать лет, и мы были влюблены. Потом я уже никого так не любил, как ее. Но мне было шестнадцать, я учился, и мой преподаватель отозвал меня обратно в Италию. Я не мог не подчиниться. Своих денег у меня не было ни гроша. И я не знал, что Хена ждала ребенка.

– Если это вас утешит, она и сама тогда ничего не знала, – сказала мать Норберта.

– Я помнил про нее все это время. Вначале думал: «Как только стану совершеннолетним, вернусь и разыщу ее». Потом сказал себе: «Слишком поздно. Она, наверно, вышла замуж за кого-нибудь из местных, у нее семья. Зачем же я буду ломать ей жизнь?» Я знал, что и в ее краях к бракам между местными и белыми относятся очень предвзято. Мысль о том, что у нее мог родиться от меня ребенок, ни разу не пришла мне в голову.

Потом я встретил Софию, мать Гильермо, и мы поженились…

Я никогда не рассказывал ей эту историю. Однажды я узнал из теленовостей, что деревню, в которой жила Хена, смыло наводнением и все погибли. Моя жена не могла понять, почему эта новость подействовала на меня так угнетающе. Но прошло уже больше полувека, а я так и не смог ее забыть. Хена, моя первая и самая большая любовь.

Мы были счастливы. Мы нашли свою семью. Виктор Гюго был маминым дедушкой, нашим прадедушкой. Пульче была маминой двоюродной сестрой, а значит, нам с Лео и Наталией приходилась кем-то вроде тети. Чтобы лучшая подруга была вдобавок еще и тетей – не знаю, кто, кроме меня, мог бы этим похвастаться.

И чтобы вы, читатели, не запутались в сложных родственных связях, как запуталась мама Агнессы и Сабины, когда я попыталась ей объяснить, я нарисовала наше генеалогическое дерево.

И все вокруг нас радовались тоже. В том числе и Кларабелла Ризотто. Еще раньше она начала писать детскую книгу, основанную на приключениях Виктора Гюго в Африке до того, как он встретил Хену. Там было полно львов, жирафов, гиппопотамов, а также бесстрашных антропологов.

– Лишь бы потом издатель не попросил ее представить книгу в африканских библиотеках! – вздохнула Сабина. – Мы с Агнессой еще малы, чтобы оставаться без матери триста двадцать дней в году.

Рассказ Тамары

В тот же вечер, вернувшись домой, синьора Эвелина нашла на полу под телефоном длинный факс от Тамары Казе. Бывшая консультант по имиджу пыталась хотя бы частично оправдать своего начальника. По словам Тамары, решение об «устранении» новорожденной принимал Каррада. Она только что узнала об этом от бывшей акушерки из «Вил ла Радьоза», той самой, которая быстро уволилась и уехала жить на Карибы.

Согласно Тамариной версии, события развивались так: когда Тали родилась, профессор Лулли «из осторожности» не стал выносить эту новость за порог родильной палаты. Даже не показав новорожденную матери, он тут же позвонил Карраде и поставил его в известность о «пороке развития». Каррада немедленно примчался в «Вилла Радьоза» и, увидев младенца, сказал:

– Пусть исчезнет. Скажем, что ребенок родился мертвым. Белый мальчик, конечно.

– Но отец… муж роженицы, то есть Риккарди, тоже ее увидел. Он услышал, как она заплакала. И понял, что она жива.

– Придумайте какое-нибудь осложнение. Дыхательная недостаточность, сердечная блокада. Все должны думать, что она умерла. То есть умер. Родители, медиа – все. Что сказал бы наш электорат, узнав, какого наследника произвела на свет супруга будущего губернатора?! Нам нужно использовать этот инцидент, воздействовать на чувства избирателей. Пусть похороны станут незабываемым событием, пусть над гробом несчастного ангелочка прольются моря слез. Вся Италия должна плакать вместе с нами. Ничто так не объединяет людей, как разделенное горе, – заявил Каррада.

– Это понятно. Но куда мы денем это сокровище?

Каррада развел руками:

– Это уже ваше дело! Думаю, в какой-нибудь из наших клиник есть необходимость в органах для пересадки. Говорят, даже если донор принадлежит к другой расе, отторжения, как правило, не бывает.

– То, что вы мне предлагаете, слишком серьезно, начальник, – пробормотал профессор.

– Я ничего не предлагаю. Решение должны принять вы сами, профессор. Я прошу только, чтобы вы убрали это препятствие с моего пути. Раз и навсегда.

Этот разговор происходил в присутствии акушерки, которую оба, профессор и Каррада, считали «абсолютно надежной». На всех телеэкранах в это время по указанию Каррады показывали одну и ту же бегущую строку: «Роды ожидаются не раньше двух часов ночи». Но профессор Лулли, писала дальше Тамара, не посмел убить новорожденную и сдать ее на органы. Он препоручил ее акушерке, велев отнести куда-нибудь подальше от клиники и оставить на произвол судьбы. Ночь была очень холодная, шел снег. Выживет так выживет, нет – значит, нет.

Акушерка надела на Тали желтую распашонку и положила в ящик из-под шампанского вместе с остатками рождественского пиршества, которое устроили в клинике дежурные врачи. И что-то в ее душе, наверно, шевельнулось – она сунула под голову малышке войлочного петушка, того самого, оберег Дьюка.

(«Уже за это мы должны быть ей благодарны, – подумала синьора Эвелина. – Если бы не петушок, Липучка не смогла бы отыскать Тали».)

Тем