Книга Стена - Джефф Лонг

К тому времени, когда Хью закончил защищать себя и Кьюбу, сумеречный свет померк. Ветер забрался под крышу Глаза и сразу же отыскал их потайное убежище. Скелет третьей платформы болтался на своих веревках, как бумажный змей, трубки с грохотом колотились о стену. Пол платформы Хью начал колебаться.

Температура быстро понижалась. Хью принялся рыться в бауле со снаряжением. Он вытащил оттуда все, от свитеров и пары чистых носков до пластиковой канистры для испражнений. Посреди платформы лежали белковые брикеты Льюиса, пакеты с портретом Чарли-тунца[37]и даже кремневый нож Джошуа, завернутый в эластичный бинт.

Затем он разделил запасы. Водолазку, свитер и парку, часть пищи, воды и свое личное барахло он сложил в запасной рюкзачок, который сразу же надежно закрепил на стене. Спальный мешок Огастина он конфисковал для Кьюбы. Все оставшееся он сложил в опустевший «кабан», приоткрыл угол своей самодельной палатки, высунулся и заорал во все горло:

— Огастин!

Дым уже полностью сдуло. Воздух сделался свежим, чистым и холодным. Будь сейчас чуть посветлее, Хью смог бы разглядеть в подробностях сгоревший лес. Потемневшие от копоти шпили стояли на противоположной стороне Долины, как надгробные камни. Разглядеть небо не позволяла черная крыша Глаза.

Огастин, находившийся на пятнадцать футов ниже, наконец-то прекратил свою почти бессмысленную деятельность и сидел среди веревок, обнимая покойницу. На нем не было ничего, кроме белой футболки и шорт; вид у него был замерзший. Но он, похоже, не замечал ничего, кроме присутствия Анди.

Хью спустил баул на веревке.

— Оденьтесь! — проорал он, перекрикивая разошедшийся ветер. — Там все, что нужно. Шапка. Вместо перчаток наденьте носки. Ноги засуньте в баул. Пейте. Ешьте. Приготовьте фонарик. — Все это были азбучные истины, а Огастин был профессионалом. Но напомнить лишний раз не мешало.

Хью дождался, пока Огастин возьмет мешок, а потом снова зашнуровал палатку. Он был доволен, что его напарник твердо решил оставаться там, где был. Здесь для него свободного места не нашлось бы. Потом он включил фонарь и повернулся к Кьюбе.

Она крепко спала. Хью попытался развязать веревки и ремни, опутывавшие ее тело, но они был завязаны намертво. Тогда он открыл швейцарский армейский нож и попытался распустить узлы шилом. Увы, узлы по большей части оказались несокрушимыми.

Тогда он начал резать веревки с грубой и резкой точностью военного хирурга, делающего операцию на поле боя. Помня о том, что, если он перережет не ту веревку, может распуститься весь якорь, он внимательно проверял натяжение каждого конца, пытаясь проследить, куда идет розовая веревка, потом ядовито-зеленая веревка и, наконец, веревка пестрая, как кожа гремучей змеи. Возможно, связывая все их между собой, Кьюба руководствовалась какой-то логикой, но он не мог ее уловить.

Начав с талии, он поднимался выше, освобождая ее хрупкую грудную клетку. Приподняв по одной ее покрытые ушибами и ссадинами руки, он разрезал веревки, обхватывающие плечи. Тени, падающие от рук, закрывали лезвие, мешая резать.

Став над женщиной, широко расставив ноги, Хью продолжал резать веревки, но неожиданно заметил на расслабленных руках девушки яркие пятна свежей крови. И на кистях своих рук, обмотанных черным от грязи пластырем. И на лбу у нее тоже сверкали капли крови, похожие на бусинки пота. Он отдернул нож, решив, что порезал ее.

Еще одна капля. Хью приложил ладонь к своему носу. Так и есть, кровь шла из ноздрей. Он вытер лоб женщины рукавом своего свитера и поспешил закончить работу.

Как только он сделал последний разрез, Кьюба повалилась на него. Она оказалась тяжелее, чем он ожидал. Ее голова откинулась в сторону; спеша поддержать ее локтем, он чуть не выколол себе глаз ножом. Лезвие ярко сверкнуло. Хью выпустил нож, он подпрыгнул на натянутом полу, провалился между шнурками и канул вниз. Нож больше не требовался, но допущенная маленькая, но все же грубая ошибка напомнила Хью о том, что бездна никуда не делась, что она затаилась, преисполненная вековечного терпения, и ждет.

С трудом держась на ногах, Хью все же сумел опустить, не уронив, молодую женщину на раскрытый спальный мешок. Он почувствовал, как ее груди прижались к его груди, и вдохнул ее дыхание, отдававшее зверем. Это взволновало его. И к тому же удивило то, что он заметил все это, даже находясь в таком положении. Ветер продолжал усиливаться, холодало. Женщина была всего-навсего хрупким грузом, который требовалось убрать. И все же она заставила его замереть в нерешительности.

Долго, шаг за шагом он преследовал ее образ по отвесной каменной стене, сквозь дым, и наконец поймал ее. На какие-то мгновения эта варварская принцесса, спящая, находящаяся под его опекой, принадлежала ему.

Он был воспитан в самаритянском духе.[38]Участвовал в бойскаутских и церковных благотворительных начинаниях, вскапывал клумбу и подстригал газон пожилой вдове, жившей по соседству. Ежемесячно мать отправляла Хью в бесплатную столовую на Лаример-стрит, и там он подносил тарелки с супом алкоголикам и опустившимся престарелым проституткам. Он был научен подавать нищим, останавливаться на сигналы автостопщиков, не проезжать мимо несчастных случаев.

Чтобы ограничить эти порывы, потребовалось немало лет. Пределы самоотдачи он познал лишь после того, как Энни погрузилась в бездну болезни Альцгеймера. Мир был скоплением голодающих. Перейдя определенную черту, ты просто уморишь себя голодом во имя тех страданий, которые твоя жертва нисколько не уменьшит. Лучшее, что ты способен сделать, это отсидеться в первом попавшемся убежище, наподобие этой бездонной пещеры, а потом продолжать лезть вверх.

Тут на него внезапно навалилась усталость. Ему было необходимо согреться, поспать и сбежать — хоть ненадолго — от враждебного к нему в последнее время мира и от непрерывной борьбы с земным притяжением. Ветер продолжал усиливаться. Ночная тьма сгущалась. Прибытие спасателей с каждой минутой казалось все менее вероятным. Засунув ноги в спальный мешок, он прижал к себе Кьюбу и выключил фонарь.

Нужно только помочь ей согреться, сказал он себе. Но получилось нечто большее. Запах дыма, пропитавший ее волосы, оказался сходен с мускусом, и даже прикосновения ее грудной клетки при дыхании к его ребрам были сродни запретному плоду. В конце концов он отогнал от себя призрачных женщин, грозивших превратить ночь в кошмар, и теперь мог отдохнуть. Ему хотелось только лежать неподвижно, прижимать к себе эту женщину и обойтись без борьбы с ветром. Он покрепче прижал Кьюбу к себе.

Его глаза закрылись.

Когда заверещало радио, Хью проснулся, не сообразив в первый миг, что это за трясущаяся черная клетка, в которой он сидит. Но стоило щелкнуть выключателем фонаря, как мысли пришли в порядок. Платформа сотрясалась под порывами ветра. Стены палатки вздувались и опадали, как живое легкое. Кьюба все так же лежала, прижавшись к нему.