Книга Безумству храбрых... - Анатолий Пантелеевич Соболев

безопасности. Они сидели рядышком, полные смущения и ожидания чего-то радостного, необычного, нечаянно касались плечами, и от этого сладко и смятенно замирало сердце.

Виктор отвел ветку, выглянул наружу. Сверху дружно посыпались капли, попали за шиворот, Вера ойкнула и округлила глаза. Виктор нарочно тряхнул еще раз.

— Что ты делаешь! — со счастливым испугом воскликнула Вера, а у него хмельно закружилась голова, и он засмеялся над испугом Веры и оттого, что рядом она, что кругом дождь, а они сухие, и что опаздывают на обед, и весь девятый класс сидит на полевом стане под навесом и ломает голову, куда они запропастились.

Отполоскал дождь внезапно, туча свалилась за увал, за темную гряду леса. Брызнуло солнце.

Первой из укрытия выскочила Вера. Сильно тряхнула ветку, обрушила на Виктора ушат воды и кинулась бежать. Виктор выскочил за ней и на миг замер, ослепленный солнцем, синевой неба и сверкающей, умытой дождем поляной.

А Вера убегала, смеясь и оглядываясь. Виктор припустил за ней, быстро догнал. Она поскользнулась на мокрой траве, Виктор схватил ее за руку, и дальше они бежали, держась за руки.

Потом они собирали ягоды. Счастливо-возбужденный Виктор самоотверженно ползал на коленях по мокрой траве, срывал веточки земляники и преподносил их Вере, а она, стоя на широком пне, царственным жестом брала их и смеялась затаенно и непонятно. И этот смех тревожил и смущал Виктора. Ему хотелось снять ее с пня и на руках понести на край света. И от такой мысли хмельно и радостно стучало сердце.

— Эге-ге-гей! Ве-ра-а-а! — вдруг заорал он.

И эхо отозвалось звучно и широко.

— Сумасшедший! — тихо сказала Вера и посмотрела на Виктора благодарными глазами.

В уголке рта она держала земляничную веточку с красными каплями-ягодками…

Тундра.

Марево.

Низко над горизонтом обескровленный глаз солнца. Могильная тишина. И ветер, и море, и небо — все умерло.

Хлюп, хлюп…

В тягостной тишине чавкают шаги.

Кто-то выбил из-под ног опору, холодное слепое солнце покачнулось, сделало зигзаг по небу и расплющилось от удара о землю.

Во рту соленая кровь, в глазах вспыхивают и крутятся красные круги. Они все множатся, множатся, разгораются яркими радужными пятнами, распадаются на оранжевые звезды и гаснут искрами в красной темноте. Голова полна тяжелого горячечного гуда.

Хлюп, хлюп…

Идет он? Нет, руками возится в какой-то жиже. Надо встать, обязательно встать!

Виктор напрягся, стараясь оторвать свое очугуневшее тело от земли. Немец помог подняться.

И снова шаг, еще шаг…

Он уже не шел, а только переставлял ноги по зыбкой мшистой земле. «Поднять правую ногу и опустить, теперь левую поднять и опустить». Яростно подобрав губы, отсчитывал про себя: «Есть. Еще раз. Так, готово. Еще раз. Ага, вот так и делать, так делать. Стоп, где немец?»

Чтобы не закружилась голова, медленно оглянулся. Немец лежал лицом в землю.

Виктор вернулся за ним. Никогда не думал, что десять шагов — так далеко. Подошел, долго стоял, тупо раскачиваясь всем телом из стороны в сторону, копил силы. В глазах темно. Усилием воли старался удержать ускользающее сознание. С единственной страшной мыслью не упасть поднял немца…

— Нет, я тебя доведу, доведу, — упрямо сипел Виктор. — Я тебя дотащу, все равно дотащу…

Впереди серая хмарь. Небо набухло кровавым цветом. Солнце — как запекшийся сгусток крови.

Идти, идти!

Хлюп, хлюп…

Состояние полуяви-полубреда не покидало Виктора. Он плохо соображал, сознание ускользало, в ушах стоял комариный звон.

А тундра все разворачивала и разворачивала свои бескрайние, затянутые зловеще-пепельным маревом просторы.

Осязаемой явью надвигалась гибель.

Перед воспаленным воображением Виктора проплывали обрывки далеких событий. То ему казалось, что он идет с классом в текучем мареве алтайской степи в колхоз на уборку, то бегут они с Верой навстречу ослепительному солнцу, то рядом натужно дышит Генка.

Все чаще серое небо валилось на него, и он падал в головокружительное ничто со сладостным чувством желанного отдыха и, услышав удар своего тела о землю, равнодушно ждал, когда силы возвратятся к нему.

Силы возвращались тягуче-мучительно. Истощенное, измученное тело еще жило, еще дышало, еще боролось. Воспользовавшись малой передышкой, оно собирало, копило силы.

Сначала возвращался слух, и Виктор, еще не видя, слышал рядам хрип и догадывался — это немец. Потом хватало сил открыть глаза, и перед лицом туманно маячила трава, сплетение стеблей, листьев, былинок, цветов. И тогда каким-то последним отголоском сознания он понимал, что нужно встать.

С огромным трудам он заставлял себя подняться и глядел в зыбкий, неустойчивый мир. Перед воспаленными, будто засыпанными песком, глазами земля простиралась шагов на двадцать, а дальше шло подернутое рыхлой накипью приплюснутое небо.

Тело тяжко гудело, дрожало на пределе сил, хотелось, безумно хотелось одного — упасть и те встать больше. Упасть и не встать.

— Врешь! — упрямо твердил Виктор. — Врешь!

И делал шаг, ловя подошвой уплывающую из-под ног землю.

Откуда-то из зыбкого далека пробилось до служа тревожное мычание немца. Тревога передалась Виктору. Он подсознательно понял: случилось что-то необычное. Поднял глаза.

Немец показывал вперед.

Виктор пригляделся. Сквозь багровую пелену в глазах поймал взглядом ниточку мачты метеостанции. Она расплывалась, ускользала, готовая в любое мгновение исчезнуть, раствориться в серой туманной дымке. С облегчающим стоном Виктор расслабил волю.

Враз подкосились ноги, земля встала дыбом и ударила со всего размаха в лицо…