Книга Безумству храбрых... - Анатолий Пантелеевич Соболев

было подернуто нехорошей синевой, бескровные губы были безвольно расслаблены.

Но не это ужаснуло Виктора и Генку тогда, а то, что солдатик был странно коротким. Серое тонкое одеяло ниже туловища пусто опадало на носилки. И дежурный по станции тоже со страхом и горем смотрел на этот плоский конец одеяла, и губы его вздрагивали.

Виктор и Генка набрали кипятку в большие казенные чайники, которыми они были снабжены в эшелоне, и возвращались обратно в свой вагон, когда услышали:

— Преставился, сердешный.

Это сказал пожилой усатый санитар. А железнодорожник, сняв фуражку, молча смотрел на своего племянника.

Виктор и Генка остановились, будто на стену налетели. Они были потрясены. Всего несколько минут назад этот раненый был еще жив, и вот…

Они смотрели на мертвого солдатика и теперь только поняли, что он совсем еще мальчишка.

— До дому хватило сил доехать, — подал голос пожилой санитар, — а чтоб мать повидать — уже нет. Вот она, война-погибель.

Железнодорожник наклонился, прикрыл веки племяннику и твердым шагом прошел к станционному колоколу, резко ударил в него, объявил отправление эшелона, в котором ехали друзья.

Виктор толкнул Генку, и они побежали к своей теплушке. Вскочили на ходу, ухватившись за протянутые руки товарищей.

Притихшие парни молча смотрели, как уплывает перрон, сплошь уставленный носилками с ранеными. Среди них сурово и прямо стоял седой дежурный по станции, а неподалеку от него лежал его мертвый племянник.

— Война, — сказал тогда Генка. — Зачем она, война?

Виктор вытряхнул из карманов отсыревшие крошки галет вперемешку с махорочной пылью и сглотнул это месиво, ощущая горечь и жжение в горле. Есть захотелось еще больше. Напротив сидел немец, бессильно прислонясь спиной к валуну, погасшими глазами смотрел под ноги, тяжко, со свистом дышал черным провалом рта. Виктор отчетливо понял: если завтра не дойдут до метеостанции, то конец.

Силы оставляли их. Немец часто падал. Один раз чуть не захлебнулся в луже. Виктор еле вытащил его.

— Их кан нихт, — хрипел немец.

— Я тебе дам «нихт»! — задыхаясь от усилий, поднимал немца на ноги Виктор. — Ты мне теперь дороже жизни, фашист проклятый! Не вздумай здесь подохнуть.

И с яростным напряжением тащил его вперед.

Угодили в болото. Хотели сократить путь, не стали огибать мыс берегом и теперь шли по зыбкой, оседающей под тяжестью тела земле, хлюпали в лужах коричневой воды, хрустели обнаженной изморозью вечной мерзлоты, запинались о пружинистые кочки. От этих гибельных мест тянуло тоской, и Виктор с тревогой всматривался: скоро ли они кончатся.

Но потом стало еще хуже. Все реже и реже попадались твердые места, все глубже и глубже стали коричневые лужи, пока не началась сплошная трясина, и они стали прыгать с кочки на кочку, с островка на островок. И уже показался конец болота, уже был виден берег, уже рукой до него было подать, когда в «окно» ухнул по пояс немец. Он шел позади Виктора и сорвался.

Закричал. Виктор резко обернулся, не удержал равновесия на шаткой кочке и тоже сорвался в коричневую ледяную жижу.

Сразу обожгла студеная вода, налилась в сапоги, и ноги занемели, все намокло и тяжело потянуло вниз, будто привесили к ногам гири.

Виктор отчаянно забился на месте, поднимая брызги, хватаясь за колючие кочки, но они уходили под воду, едва он наваливался на них. И какая-то чугунная тяжесть гнула шею, не давала выпрямиться. Не сразу он сообразил, что мертвый груз на шее — автомат. Чувствуя, как все глубже и глубже погружается в зыбкую топь, Виктор рывком скинул автомат с шеи, и бросил его на две кочки как перекладину, и, навалившись на него животом, еле вытащил ноги из засасывающей трясины. Неловко подвернув ногу и чувствуя боль в боку от автомата, он лежал без сил, со стоном всасывая воздух.

Рядом испуганно вскрикнул немец.

Едва переведя дух, Виктор протянул ему автомат.

— Хватай!

Немец был в воде уже по грудь. Он придушенно мычал что-то. Обезумевшие глаза его на белом лице вылезли из орбит.

— Хватай, говорят тебе! — крикнул Виктор.

Немец схватился, Виктор потянул.

— Держись, — хрипел от натуги Виктор, стараясь вытянуть своего врага из трясины.

Казалось, лопаются жилы. Виктор чувствовал, если вот сейчас не вытащит немца, то у него уже больше не будет сил повторить это.

Немец дернул автомат, Виктор не удержался на кочках и упал в «окно» рядом с немцем. Автомат булькнул и ушел на дно.

Виктор и немец уцепились друг в друга и стали погружаться в студеную коричневую трясину.

Они глухо кричали, звали на помощь, ругались на двух языках.

Виктор совсем выбился из сил. Он захлебывался, когда почувствовал, как его подхватил немец. На какой-то миг они заглянули друг другу в глаза, обожглись безумием обоюдного страха и, напрягая остатки сил, подбились к берегу. Впиваясь бессильными пальцами в торфянистую землю, упираясь в нее подбородками, вдавливаясь лицом, вытащили свои тела на сушу. На четвереньках отползли от трясины и ткнулись лицом в голубые незабудки. В удушье хватали ртом воздух и не могли надышаться. Тяжким молотом ухало сердце. Долго лежали в черной качающейся пустоте, оглохшие от натужного стука крови в висках, полумертвые, равнодушные ко всему. А где-то настойчиво билась, не давая покоя, мысль: «Надо встать и идти. Надо встать». Но Виктор продолжал лежать, с протяжным хрипом, взахлеб всасывая воздух.

«Встать! — приказывал он себе и шевелил пальцами, но сил хватало только на это. — Встать! — с бессильной яростью повторял Виктор. — Встать! Сволочь!..»

Он собрал остатки сил, напрягая волю, почти теряя сознание, заставил себя подняться. Стоял шатаясь, и земля ходила под ногами, как корабельная палуба в шторм.

Виктор поднял глаза. Жидко-голубая мгла горизонта и бесцветное пятно солнца были призрачны и нереальны.

— Врешь! — вслух сказал Виктор, трудно двигая одеревеневшими губами. Сквозь горячую тяжесть, прихлынувшую к ушам, не услышал собственного голоса. — Врешь, наша перетянет!

Он перевел взгляд на лежащего лицом вниз немца и, боясь наклониться, чтобы снова не упасть, ткнул его ногой в бок.

— Ауф!

Немец открыл глаза и долго смотрел не узнавая. Не сразу, откуда-то из глубины, издалека, вернулось сознание, взгляд его стал осмысленным.

— Ком! — сипло выдавил Виктор. — Иначе капут.

Немец с огромным трудом встал. Держась друг за друга, пошли.

…Они тогда опоздали на обед. Дождь загнал их под огромную разлапистую ель, одиноко стоящую на поляне. По веткам хлестали струи, на иглах набухали дымчатые капли и срывались. А возле могучего ствола было сухо, лежал слой опавших иголок, пахло прелью, смолой, умытой хвоей, и было приятно чувствовать себя в