Книга Взывая к мифу - Ролло Мэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часы бьют одиннадцать, Фаустус находится в состоянии душевной агонии, которая передается лучше всего поэтическими средствами, – можно только процитировать эти строки:
Мы можем только пытаться представить себе, насколько сильное влияние оказывала эта драма по мере того, как повествование мифа подходило к концу, как она захватывала внимание каждого ее зрителя.
Появляются дьяволы и утаскивают Фаустуса к гадюкам и прочим змеям отвратительного ада. Фаустус выкрикивает последние слова: «Я книги свои сожгу! Прочь, прочь! О, Мефистофель!»
Суть-то оказывается заключена в секретах, добытых из книг! Борьба между свободным исследовательским духом науки и остатками диктаторской власти церкви до сих пор продолжается весьма активно. Это последнее просительное обещание Фаустуса в самом деле относится к жажде знаний, которая в те годы рассматривалась как составная часть вселенского зла. Люди в эпоху Возрождения были настолько опьянены ею, что сжигание книг считалось самым важным символом и элементом отказа от идей Ренессанса.
Хор по примеру древнегреческих мифов завывает:
Показанное в этой версии мифа зло состоит в том, что человек, желая быть всемогущим, узурпирует власть и положение Бога. Он охвачен спесью, необоснованной гордыней, он отрицает смирение и покаяние. Преступление состоит в отказе от принятия своей человеческой роли (которая, как мы припоминаем, по словам Мефистофеля, имеет ценность бо́льшую, чем все небеса!). Вместо этого на первый план выходит требование того, чтобы каждый стал богом. Древние греки считали это самым высшим грехом: можно вспомнить, что Агамемнона по возвращении из Трои встречает хор, предостерегающий от высокомерия и гордыни после его победы. Сократ все время говорил о необходимости принимать и примиряться с ограниченностью своих возможностей. Но человек эпохи Возрождения, вкусив восторг познания, не научился превращать знания в мудрость.
Фаустус дважды на протяжении пьесы восклицает, что он не может примириться с тем фактом, что он – только человек:
Для того чтобы постичь ценность статуса человека, необходим Мефистофель – эмиссар дьявола. Таков странный итог развития сознания: наряду с фактом того, что мы способны оценивать самих себя, что у нас присутствует осознание себя в нашем статусе, мы также осознаем, что в нас постоянно живет грех гордыни. Эта проблема особенно насущна для великих людей – они более других подвержены спеси и чаще впадают в этот грех. Фаустус был повинен в этом с самого начала. В пьесе почти нет атмосферы напряженного ожидания – с самого ее начала мы знаем, чем все закончится. Она захватывает нас просто величием мифа, лежащего в ее основе, а также драматургической прозорливостью Марлоу и его прекрасной поэтикой.
Катарсис мифа
Миф предоставляет нам богатые возможности представить себе то, какой эффект оказывала смерть Фаустуса в драме на зрительскую аудиторию. Сильное физическое и эмоциональное напряжение вызывало у людей, смотревших спектакль, ощущение того, что они сами лично, хоть и опосредованно испытывают такие же переживания. Их эмоции должны были достигать такого же уровня, какой был на сцене у Фаустуса. Каждый должен был чувствовать эмоциональное и нравственное облегчение. Каждый должен был осознавать, что сам имел подобное желание продать свою душу в обмен на могущество и магическую силу и что тогда ему бы грозило такое же наказание (каждый из нас продает свою душу в тот момент, когда Фаустус заключает свою сделку).
В значимых для психологического мира каждого из нас мифах мы переживаем катарсис, идентифицируя себя с актерами на сцене. Проделав искупительное схождение в преисподнюю, зрители чувствовали себя очистившимися. В этом заключается открытость мифа: он простирает вперед свои руки, и всякий, кого он захватывает, в какой-то мере переживает катарсис. В этом катарсисе содержится и социальный эффект – очищается также и сообщество, к которому принадлежит такой зритель. Мы делимся с другими своими бессознательными переживаниями – теперь между нами есть связь.
Переживаемый под воздействием мифа катарсис освобождает нас от необходимости делать то же самое, что совершил Фаустус. Он сделал это за нас. Страдания Христа на кресте проистекают из этого же момента данного мифа. Христос умер за каждого из нас, как это нам говорится; это значит, что его распятие обладает силой, направленной на каждого. Фаустус из этой драмы имеет сходное мифическое значение и влияние на зрителей. Фаустус сделал это ради них – его деяние ликвидирует живущие в нас позывы сделать то же самое. А это значит, что миф оказывает влияние на общность людей, объединяет их.
Люди, которые могли лицезреть спектакль, видели, как Фаустуса бросают к гадюкам и другим змеям, видели адский пламень и другие муки ада. Они не только чувствовали страх – они уходили с облегчением. Вся эта внутренняя работа сознания проходила на уровне более глубоком, чем уровень морали. Эти глубинные переживания и представляют собой очистительную силу мифа.
Когда в наши дни мы слышим упоминание имени Фауст, то автоматически считаем, что произнесший его имеет в виду величайшую драму, написанную Гете. Поэт, живший в Германии в эпоху Просвещения, работал над своим шедевром в течение всей жизни и закончил эту работу, только перешагнув рубеж своего восьмидесятилетия. Это произведение было его судьбой – как настаивал Шиллер в своей возвышенной переписке с Гете, переписке двух гигантов литературы. Этот пересказ мифа является столь великим, потому что он сделан прекраснейшим поэтическим языком; каждый так или иначе использует цитаты из этого шедевра эстетики.
