Книга Социальная справедливость и город - Дэвид Харви

Марксистская концепция прибавочного продукта (вместе со связанными с ней значениями) неверно трактуется в западной литературе (в том числе марксистами) отчасти из-за того, что марксистский взгляд на универсальные потребности человеческого вида вошел в противоречие с аргументами в поддержку концепции абсолютного прибавочного продукта. Но есть и еще более серьезная ошибка — в понимании той роли, какую играет концепция прибавочного продукта в общей структуре марксистской мысли. Западные мыслители, такие как Пирсон, Адамс и Уитли, настроены крайне критически к этому аргументу Маркса, особенно в том его виде, как он представлен в работе Гордона Чайлда о происхождении городов. Чайлд, надо признать, не всегда был предельно точен в своем изложении марксистских взглядов, но не все приписываемые ему взгляды действительно ему принадлежат. Мы остановимся на этом лишь кратко, но, тем не менее, рассмотреть, как разворачивается альтернативная перспектива, принятая многими западными учеными, может быть поучительно.

Предпочтение позиции аморфного релятивизма в отношении концепции прибавочного продукта, принятая такими исследователями, как Пирсон, Адамс и Уитли, имеет определенные последствия для их восприятия истоков урбанизма, как и для их базового понимания природы самого урбанизма. Поскольку прибавочный продукт рассматривается как уникальный и специфический для каждого отдельного общества, трудно или вовсе невозможно сказать что-либо осмысленное о его особой роли в возникновении городских форм или в функционировании урбанизма в целом. Прибавочный продукт должен производиться, это не подвергается сомнению, но он может производиться совершенно разными способами. Заметим, например, как Пирсон перескакивает от рассмотрения прибавочного продукта к другим аспектам социальной организации:

«Поскольку мы не задаемся целью установить уровни абсолютного потребления, выше которых излишек возникает автоматически, наш исследовательский интерес будет направлен на институциональные средства как позитивные факторы, которые изменяют направление текущего экономического процесса в сторону поддержки материальных потребностей, возникающих при появлении новых или расширении старых социетальных ролей» (Pearson et al., 1957, 334).

Если принять, что институциональные формы являются «позитивными факторами», тогда проблемы, связанные с производством излишка, хотя и имеющие весьма реальное существование, приобретают второстепенную важность. Социальные изменения, таким образом, связываются с движущей силой в головах людей, а не с необходимой эволюцией социальной практики, определяемой переходом от одного господствующего способа производства к другому, благодаря тому, что условия, поддерживающие первый способ производства, постепенно разрушаются в результате собственного внутреннего развития и экспансии. Утверждается, что прибавочный продукт всегда есть в наличии. Пирсон пишет: «Всегда и везде есть потенциальные излишки. Нужны лишь институциональные средства, позволяющие их извлечь. И эти средства, призывающие приложить особые усилия по откладыванию и генерированию излишков, настолько же многочисленны и разнообразны, как и варианты организации самого экономического процесса» (Pearson, 1957, 339).

Уитли вторит аргументам Пирсона: «„Общественный“ излишек, таким образом, определяется как таковой конкретным обществом, и его использование зависит от существования локуса власти, способного изымать продукты или услуги у членов общества. Ни один примитивный народ не тратил все время своего бодрствования на еду, скотоводство и растениеводство: даже наиболее истощенные, тратя некоторую часть своих ресурсов на неутилитарные цели, демонстрировали тем самым наличие излишков. Те, кто распоряжался ресурсами в перераспределительных экономиках, давным-давно обнаружили, что человеческие возможности можно испытывать почти бесконечно, а значит, практически всегда возможно выжать даже из самых жалких крестьян еще какие-то налоги на поддержку центральной бюрократии» (Wheatley, 1971, 268).

Адамс подобным же образом приходит к заключению, что «ключевая трансформация в процессе Городской революции происходит в социальной организации» (Adams, 1966, 12). Какой именно аспект социальной организации играет решающую роль в возникновении урбанизма — это дискуссионный вопрос. Пирсон полагает, что спектр возможных ответов широк, а Уитли четко выделяет в качестве такового переход от капища к централизованной обрядности и поэтому сосредотачивает внимание на религиозных институтах. На самом деле великое множество социальных и организационных характеристик, многие из которых Маркс охарактеризовал бы как элементы надстройки, годятся в кандидаты на роль тех самых «позитивных факторов» или предпосылок, которые привели к возникновению урбанизма. Мнения западных ученых на этот счет весьма разнообразны, но их взгляды заметно отличаются от мнения Маркса, который считал, и тут все просто, что любое и каждое общество содержит в себе внутренние противоречия, которые позволяют и в конечном счете вынуждают общество к трансформации, если оно хочет выжить. В процессе этих изнутри порожденных трансформаций может возникнуть новый способ производства. И каждый особый способ производства определяет и придает специфическую форму концепции прибавочного продукта, так же как и производит формы надстройки, необходимые для продления собственного существования.

Материалистический аргумент в том виде, который был отвергнут Пирсоном и его последователями, в корне отличается от аргумента Маркса. Пирсон описывает то, что он называет «теоремой излишка» в виде двухэтапного доказательства, где излишек сначала, как предполагается, возникает с развитием прогрессивных технологий и увеличением производительности, а за этим следуют «важнейшие социальные и экономические трансформации». Такие вещи, как «торговля и рынки, деньги, города, дифференциация по социальным классам, да и сама цивилизация, можно сказать, являются следствием появления излишков» (Pearson, 1957, 321). Пирсон последовательно отвергает это искаженно представленное доказательство, говоря, что, во-первых, города испытывают подъем не вследствие появления на определенной стадии экономического развития излишков; во-вторых, что «взаимоотношения между материальными и социальными аспектами существования таковы, что они не могут быть разделены на „первопричины“ и „следствия“», а в-третьих, что излишек не может рассматриваться даже в качестве необходимой, но недостаточной причины социальных и экономических изменений, которые подготавливают появление урбанизма. Адамс подобным же образом отвергает идею — которую и он, и Уитли (Wheatley, 1971, 278) приписывают Гордону Чайлду, — постулирующую наличие «внутренне присущей земледельцам склонности увеличивать производительность, наращивая ее до высшего потенциально возможного уровня в условиях определенной технологии, т. е. максимизировать свою производительность, превышая базовые потребности, и таким образом ускорять развитие новых моделей присвоения и потребления, включая освобождение элит от производства пропитания» (Adams, 1966, 45).

Забавная деталь относительно этого утверждения о связи между производством излишка и происхождением урбанизма состоит в том, что выстраивание аргументации против материалистических взглядов, ассоциируемых с Чайлдом (вроде как марксистом), привело к тому, что множество современных западных ученых встали на позиции близкие, в определенных аспектах по крайней мере, взглядам Маркса. Конечно, некоторые фундаментальные расхождения сохранились. Маркс не дал бы институциональным и социальным формам в надстройке такой автономии, которую им приписывают авторы типа Пирсона и Уитли. Хотя излишек понимается как относительный в обеих системах аргументации, у Маркса позиция относительно того, при каких обстоятельствах он может трактоваться как относительный, очень четко структурирована (Ollman, 1971, 12–42). Но ни Маркс, ни Чайлд не утверждают, что излишек был абсолютным или что он был первопричиной зарождения городских форм. Чайлд, например, пишет: «Самые острые противоречия неолитической экономики были успешно сняты, когда земледельцев удалось убедить или вынудить обрабатывать земли с производством излишка, превышающего потребности их домохозяйств, и когда эти излишки стали доступны для поддержания экономических классов, не вовлеченных напрямую в производство собственного пропитания. Возможность производства требуемого излишка содержалась в самой природе неолитической экономики. Но чтобы воспользоваться этой возможностью, однако, необходимо было предоставить всем варварам дополнительные знания в области прикладной науки, а также произвести изменения в социальных и экономических отношениях» (Childe, 1942, 77).