Книга Клавдий. Нежданный император - Пьер Ренуччи

Нравственность была не в том, чтобы осуждать гладиаторство как таковое из гуманных побуждений. Осуждавших эти бои людей было так же мало, как сегодня — обличителей бокса. К тому же вопреки распространенным представлениям гладиаторы по большей части были добровольцами. То есть нравственность преследовала две другие цели. В политическом плане предостерегала против обаяния насилия, под которое подпадали зрители. Примерно так же в наши дни нравственность осуждает жестокие и порнографические фильмы и видеоигры. В личностном же плане учила не злоупотреблять подобными развлечениями. «Нет ничего гибельнее для добрых нравов, чем зрелища: ведь через наслаждение еще легче подкрадываются к нам пороки», — говорит Сенека, прежде чем привести в пример полуденные бои. Заметим попутно, что ему плевать на участь осужденных: они получили по заслугам. Тревожит его нечто совершенно личное: ему нужно остерегаться того, чтобы через грязные зрелища не замарать свою душу. Иными словами, если такие представления опасны для философа и порядочного человека вроде него, насколько же они опаснее для вульгарной черни!

Под таким углом зрения становится понятнее тяжесть обвинений против Клавдия. В самом деле, он провинился дважды: уклонился и от своего политического долга, предписывающего государю не приобщать народ к насилию, и от нравственного, что было бы не так страшно, если бы он не был императором и не должен был подавать положительный пример.

* * *

Борьба с пожарами служит еще одним примером особых отношений, связывавших императора с его городом. Огонь регулярно опустошал целые кварталы. Надо сказать, что перенаселение вызывало спекулятивную лихорадку, приводившую к возведению высоких и непрочных домов на несколько семей. Эти постройки, называемые insulae (островами), время от времени обрушивались, но еще чаще гибли в огне, который со страшной скоростью распространялся на соседние кварталы. Вполне понятно, что император ни в коем случае не должен был предоставлять другим заботу об организации борьбы с этими катастрофами. В этой области он должен был оставаться единственным эвергетом, иначе у него возникли бы опасные конкуренты типа Эгнация Руфа, задавшего забот Августу. Этот человек стал крайне популярен, когда исполнял должность эдила, потому что создал из собственных рабов эффективную противопожарную службу. Несколько лет спустя, в 19 году до н. э., воспользовавшись своей популярностью и отсутствием Августа, находившегося на Востоке, он счел себя вправе претендовать на вакантную должность консула без одобрения императора. Действующий консул заявил, что даже если Эгнация Руфа изберут, он не провозгласит его консулом, и разразились кровавые беспорядки. Короче, император вернулся и всех успокоил, Руфа казнили. Но в следующий большой пожар Август воспользовался идеей своего конкурента и создал постоянный отряд из семи тысяч стражников.

Клавдий, конечно же, знал об этом деле. И помнил о еще одном заговорщике — префекте претория Сеяне, благодаря бдительности и трудам которого в пожаре 22 года сгорел один лишь театр Помпея. Это здорово повысило его популярность, а сенат воздвиг ему статую. «Бдительность и труды» не означают, что префект сам командовал пожарными, просто он при этом присутствовал, а главное — уплатил добровольцам из собственного кармана. Именно это и сделал Клавдий, когда пожар охватил Эмилиево предместье. Для начала он усилил пожарную охрану преторианцами и собственными рабами. Поскольку пожар не утихал, он поселился в дирибитории — просторном здании, где проводились выборы и подсчет голосов. Две ночи подряд он созывал добровольцев со всего города и тут же награждал их, зачерпывая деньги горстью из корзин.

Отныне безопасность Рима, его снабжение и наиважнейшие постройки зависели только от принцепса. И так будет, пока Рим останется городом императора. Когда он утратит этот статус в эпоху Византийской империи, настанет конец и эксклюзивности императорского эвергетизма.

В 49 году, как мы видели, Клавдий передвинул померий — священную границу Рима. Ему дало на это право расширение Империи благодаря завоеванию Британии. Более странно выглядят столетние игры, которые он даровал Городу двумя годами ранее. Сначала поясним в двух словах. Древние верили в чередование космических циклов, которые римляне применяли к собственной истории, деля ее на «века». Это представление о мире и времени в духе пифагорейцев смешивалось у них с учением этрусков, которые различали временные этапы, именуемые «столетиями». Тогда это был не устойчивый период в 100 лет, как сегодня, а цикл, завершавшийся со смертью последнего человека, родившегося в его начале. И примерно каждые 110 лет божественные знамения, которые еще надо было уметь истолковать, указывали на наступление нового столетия.

Однако текущее столетие началось в 17 году до н. э., в правление Августа, то есть всего за 64 года до того, как Клавдий собрался праздновать новое. К чему такая спешка, если он сам написал в одном из своих исторических трудов, что Август «после долгого перерыва восстановил точный срок, тщательно расчислив все протекшие годы»? Кстати, идея справлять праздник раньше времени вызвала насмешки при прохождении глашатая, созывавшего всех, по обычаю, на игры, «которых никто не видел и не увидит».

Причины, которыми руководствовался Клавдий, разумеется, были политическими, как в свое время и у Августа. Первый император использовал древнюю религиозную церемонию, чтобы отметить наступление новой эры, пришедшей с его царствованием. Он положил конец гражданской войне и анархии, с него начинался новый золотой век, возвещенный за несколько лет до этого Вергилием в «Энеиде». Иначе говоря, августовская пропаганда очень удачно соединила зарождение принципата с началом космического цикла в духе греческой философии и «столетия» этрусков и римлян. Знамений было предостаточно: в 17 году до н. э. пролетела комета — та самая, которая уже показалась в небе в 43 году до н. э. и в которой увидели доказательство апофеоза Юлия Цезаря, — в 20 году до н. э. родился Гай, внук принцепса, а парфяне вернули «орлов» Красса.

У нас мало сведений о том, как Клавдий обосновал с юридической и религиозной точек зрения свое новое столетие. Завоевание Британии наверняка было представлено как знамение, но глава «Анналов», в которой Тацит производит подсчет лет, увы, утрачена. Но столетние игры выглядят новым проявлением потребности в легитимации, ощущаемой Клавдием, наряду с многочисленными императорскими приветствиями и переносом померия. Не будем забывать, что правящее сословие по-прежнему считало его путчистом, а его положение в родословной Юлиев-Клавдиев было не блестящим. Но в 47 голу обстоятельства складывались удачно: усмирение Британии завершалось, отношения с сенатом налаживались. Клавдий достиг пятидесяти семи лет — преклонный возраст по тем временам, однако чувствовал себя хорошо и имел наследника в лице своего сына Британника. Тому было еще только пять лет, но если его отец проживет довольно, чтобы упрочить его позиции, он облачится в пурпур. Новое столетие можно будет представить как век рода Клавдиев. Такова, возможно, была политическая составляющая столетних игр 47 года.

Все эти усилия принесли Клавдию прочную популярность среди римского плебса, причем с самого начала его правления. Вскоре после его отъезда в Остию одно мероприятие чуть не обернулось бунтом, поскольку прошел слух, что Клавдия убили. Раздались выкрики против сенаторов и преторианцев, которых называли предателями и отцеубийцами. Умерщвление Калигулы еще не стерлось из памяти — знали, кого обвинять. Магистратам с величайшим трудом удалось успокоить толпу, и то лишь с помощью нескольких свидетелей, поднявшихся на ростру, чтобы подтвердить, что император жив и скоро вернется.