Книга Долгое молчание - Этьен ван Херден

И только Матушка Тальяард не удивится. Она сидела в эркере, наблюдая за порхавшими вокруг голубями и за догами с их чувствительными ушами, которые вдруг вскочили и забегали между деревьев, и почувствовала какой-то запах, только не поняла, какой именно. Она оглядела комнату, почти ожидая посетителя, но ничего не увидела, всего лишь чопорную мебель, да коврики, да картины, да высокие старинные часы.

Потом Гёрд снова сядет верхом и отвернется от прекрасного животного, распростертого теперь в вельде, и пообещает себе, что опять вернется сюда, как делал это уже много раз.

Вот так все и происходило, и ничего нельзя было изменить. И только зловещая рука неотвратимости продолжала раскачиваться.

Как ты жил, так придется продолжать и после смерти, услышала Инджи в Йерсоненде, и с течением дней стала понимать, что это значит. Осторожнее выбирай свои дни и поступки, потому что тебе придется повторять их в вечности.

В ту ночь она пыталась уснуть, металась горячей головой по подушке, вскрикивала, колотила пятками по матрацу. В ее спящем мозгу не проплывали сны, там не было ничего, лишь тревога, безымянная, бесформенная. Один раз Инджи резко села во сне, схватила стакан воды, поднесла его к губам и опрокинула на себя.

Потом она проснулась и лежала без сна, утопая в поту, слушая, как чихают павлины в винограднике, как стучит дергающаяся во сне лапа Александра. Она успела за последнее время услышать столько историй. Голоса жужжали в ее голове, как пчелы, или, скорее, думала она, как яркий, разноцветный рой бабочек, порхающий вокруг, задевая ее крылышками.

Инджи села и опустила на пол голые ноги. Она приехала сюда с таким простым заданием — купить скульптуру у того художника из ущелья на Горе Немыслимой. А если он начнет сомневаться, продавать ли ее — поболтаться вокруг, подружиться с ним, заставить его понять все последствия и то, какая это великая честь, когда Национальная Галерея хочет получить твою работу.

Но чем дольше она тут жила, тем туманнее казалась ей реальность по ту сторону равнин, мир, из которого ежедневно приходил поезд и куда вновь исчезал, как змея, появившаяся из своей норы и снова туда уползшая.

Инджи услышала гул самолета и посмотрела вверх — обычный пассажирский рейс, очевидно, сменивший курс из-за плохой погоды и вынужденный пролететь над Йерсонендом. Мы просто небольшое пятно на коричневой земной поверхности, думала она, зеленоватый мазок на коричневом холсте этих раскинувшихся вширь равнин.

Может, они видят отсветы на крышах и гадают, что же это там внизу, но мы для них безымянны и ничего не значим — и все же все мы здесь так плотно сбиты, так стиснуты, так переплетены и так неумеренны; мы так здесь, а они…

Инджи тряхнула головой и встала. Она пошла по тихому дому в кухню. У генерала горел свет, но он лежал, распростершись, на своей кровати под москитной сеткой, и храпел так громко, что свернутые в рулоны карты на столе дрожали. Шипел радиопередатчик, из факсового аппарата выползло и свернулось на полу длинное сообщение. Инджи взглянула на желтые ступни генерала, на черные дыры ноздрей, на ястребиный нос, на длинные подштанники и жилетку, в которых он спал. Она передернулась и быстро пробежала мимо открытой двери его спальни в кухню.

Там она осторожно отодвинула засов и вышла в патио. В лунном свете было восхитительно прохладно; павлин зашевелился в беседке. Фонтан не работал, в воде плескалась рыбка. Инджи оглянулась и на цыпочках прошла к комнате Немого Итальяшки. Изнутри доносился шум: шипение и глухие удары. Когда шум сделался громче, Инджи заторопилась, потом остановилась у двери и прислушалась. Борются? Чье-то тело упало на пол.

Было темно. Инджи тяжело дышала, открывая дверь. В дикой борьбе сплелись два тела. Инджи не могла различить никаких подробностей, но ее, стоявшую в столбе лунного света, было хорошо видно, и одна из фигур промчалась мимо нее с шуршащим, непонятным звуком, сильно толкнув ее огромным телом.

Оно промчалось мимо, оставив за собой странный запах и мерцание, и вот уже они вдвоем в тихой комнате — она и старик, стоявший на коленях возле кровати, стонущий и хватающий ртом воздух. Инджи подождала, пока его дыхание успокоится. Он чихнул от запаха, так густо висевшего в воздухе. Потом, постепенно, до него доплыл запах Инджи — духи и мыло, и он повернул голову. Стоя на четвереньках, он развернулся в ее сторону, наклонив голову, словно ждал еще одного нападения.

17

На следующее утро Инджи поднялась даже раньше, чем служанки начали свои попытки с помощью скомканных газет и лучины уговорить вчерашние угли в плите разгореться. Она почти не спала, и на заре, когда один за другим закукарекали петухи на приусадебных участках, она решила прогуляться до Джонти и спросить его, не съездит ли он с ней куда-нибудь на денек в его фургоне или в ее машине. Ей было просто необходимо выбраться отсюда; ей требовалась передышка, где-нибудь подальше от всего, происходящего вокруг и угрожавшего захлестнуть ее.

Еще немного, содрогалась Инджи, и я тоже потеряю лицо, и мне придется провести остаток жизни — и всю смерть — здесь, в задней комнате. Сохрани меня, Господи. Она наскоро причесалась — сегодня нет времени на соблюдение ритуала — и собрала рюкзак, сунув в него на всякий случай свитер.

На генерала она наткнулась в коридоре.

— Доброе утро, мисс Фридландер, — протянул он низким после сна голосом, запахивая халат на груди. — Вы так рано встали. Неужели городские девушки не любят поваляться в постели?

— Я иду на гору, — ответила она, стараясь проскользнуть мимо.

У генерала выплеснулся кофе из большой кружки.

— Уж наверное после завтрака, — промурлыкал он, придвигаясь к ней и глядя на ее волосы. — Сегодня на завтрак — целое страусиное яйцо. Сваренное вкрутую и нарезанное на кусочки. Вы его когда-нибудь пробовали в таком виде?

Инджи помотала головой, пытаясь отступить назад и ощущая в темном коридоре приступ клаустрофобии, но рюкзак, закинутый на спину, притянул ее к стене.

— Вы не голодны, нет? — спросил генерал, совсем надвинувшись на нее и протягивая руку. — Что это блестит у вас в волосах?

Она отпрянула.

— Просто цвет такой.

— Здесь, в темном коридоре?

От него пахло чесноком и старыми ранами; она слышала, как по коридору за его спиной, кто-то прихрамывает, слышала стоны раненого. Ночью, после того, как она дала Немому Итальяшке возможность принюхаться к ней и понять, что она в его спальне, а больше там никого нет, Инджи помогла ему лечь в постель. Она забралась под его простыню и позволила ему глубоко вдыхать свои запахи. Сначала он дрожал, потом подул ветер, застучал черепицей на крыше. Инджи подумала: он ничего не слышит; он ничего не знает о ветре; это даже не ночь для него, потому что ночь ему все равно, что день.

Она медленно передвинулась так, чтобы прижаться к нему мягкими частями тела. Она гладила его по голове, по лицу, по спине и по груди. Его тело расслаблялось и начинало пахнуть по-новому: эти запахи одновременно поглощали и отталкивали ее. Она взяла его руку, ту, без камня, и стала ею гладить себя по спине, по бедрам. Он медленно подсунул голову ей подмышку и лежал так, принюхиваясь, как собака; потом голова его сдвинулась ниже, к ее соску, прижатому к ночной рубашке, он высунул язык и лизнул сосок через ткань, да так и заснул, с открытым влажным ртом на ее груди, храпя и булькая.