Книга Умница, красавица - Елена Колина

Головин молча довел ее до машины, открыл ей дверь, усадил в машину, и они уехали…

– ГАИ будем вызывать или сами разберемся? – тактично помолчав, спросил человек с тонким лицом.

– Сами разберемся, – пробурчал Князев.

– Может, «скорую» вызвать?.. У вас глубокая височная рана, в больницу бы надо, рану обработать…

– Черт с ней, с височной раной… Давайте я вашу руку посмотрю, я врач… – отрывисто сказал Князев.

– Хирург? Князев кивнул.

– Оно и видно… предпочитаешь хирургическое вмешательство вялотекущему процессу… – сказал человек с тонким лицом. – Ну, ты не переживай так. Она же сказала – завтра.

Ладно, хорошо. Она сказала – завтра.

Князев изо всех сил пнул ногой «ягуар», сел в машину и уткнулся окровавленным лицом в руль, а человек с тонким лицом остался снаружи – подождать, пока он придет в себя, и помочь вынуть разбитое стекло.

Ну вот, получился пошлый анекдот – муж в командировке, любовник в шкафу… Но ведь рано или поздно все любовники прокалываются на таких простых вещах, потому что думают, что если они сами закроют глаза, то никто их не заметит. Потому что сами считают себя безнаказанными невидимками. Пока Соня вежливо поддерживала беседу с супругой юбиляра, Князев переехал из-за деревьев на парковку, сидел в машине, смотрел на Соню сквозь стеклянную стену – она сидела к нему спиной… Потом выехал с парковки на шоссе, позвонил ей, не взглянул налево… в этой истории все закономерно.

Единственное, чего могло не быть, это старой «Волги», но ведь человек с тонким лицом и длинным седым хвостом БЫЛ. Он был художник, акварелист, а то, что он именно в тот день ездил на пленэр, а потом зашел в гости к своей даме в Зеленогор-ске и вечером возвращался в Питер, так что же, он к своей даме не мог зайти? Вот только ехал он быстро… Но если бы он медленно ехал, тогда бы что-нибудь другое произошло, и Головин по-другому узнал бы об измене жены, но непременно узнал.

В квартире стоял странный сладковатый запах. Антоша был не из тех детей, что до подросткового возраста балуются со спичками или в попытке изобрести порох проводят химические опыты в кастрюльке, но все же, что это?.. Соня, не снимая сапог, бросилась к Антоше, заглянула в комнату и улыбнулась – на письменном столе стояли подсвечники с обгоревшими свечами. Что ребенок делал при свечах, как романтически проводил вечер – читал вслух стихи, пел романсы?..

Убедившись, что Антоша спит, она направилась в ванную, не в свою, а в большую, с перламутровым унитазом. На двери в ее ванную комнату со вчерашнего вечера висела оставленная тетей Олей записка: «Душ не работает».

Соня задумчиво разглядывала себя в зеркало – похожа на леопарда, вся в засохших пятнах крови.

– Ну, собственно говоря, я все обдумал… – Алексей Юрьевич вошел в ванную и встал за Сониной спиной, обращаясь к ее отражению в зеркале.

Соня, не поворачиваясь, кивнула.

Алексей Юрьевич уселся на перламутровый унитаз, заговорил о подробностях – когда и как поставить в известность о разводе всех, кого это касается, в каком районе Соня с Антошей будут жить… и как, когда, в какой степени и каким образом он собирается принимать участие в воспитании сына.

Его реакция на сцену в Репино, на измену, на предательство была схожа с реакцией на травму, как в детстве, когда несколько раз ломал руку. Сначала шок и ничего не понимаешь, и ничего не болит, а затем – думать, что нужно сделать, как действовать. Не жалеть себя, не растекаться мыслями, нравится ему или нет стечение обстоятельств, а относиться к боли как к ситуации, требующей разрешения. Тогда боль переносится на удивление легко. И главное – тогда никто не посмеет увидеть, КАК ему больно.

По дороге от Репино до Сестрорецка Головин размышлял, имеются ли в данной ситуации какие-то опции – развестись или простить, забыть, сделать вид, что ничего не было? И Головин решил, что нет, опций не имеется. Простить, забыть, сделать вид, что ничего не было, – невозможно. Существуют законы отношений мужчины и женщины, которые нельзя преступать. Значит, развод. Эта однозначность, полное отсутствие вариантов оказалось самым ошеломляющим, болезненным, словно он неправильно решил задачу, но почему-то задачу не разрешают перерешить… Он совсем запутался, и на светофоре в Сестрорецке ему пришла в голову странная мысль – простить ее. Специально простить, чтобы потом САМОМУ ее бросить, сравнять счет.

От Сестрорецка до Лисьего Носа Головин немного потешил себя мыслями о мести… Мстить, конечно, нерационально, но приятно. Спрятать ее документы, дипломы, тридцать пар туфель тоже спрятать… Жаль, что у его жены, у его БЫВШЕЙ жены не бутик, не салон, не галерея… бутик, салон или галерею можно было бы закрыть, а вот Эрмитаж не закроешь… Мысленно усмехнувшись, Головин принял решение – поддаваться эмоциям непродуктивно, недостойно, да и себе дороже. Только в дешевых ток-шоу обеспеченные мужья решают свои дела нецивилизованно, ползут с кинжалом в зубах… Он не станет.

И при подъезде к Таврической у него уже сложился полный план действий.

– Я все обдумал. Я куплю тебе небольшую квартиру. Далее. Я буду давать деньги для Антоши. Но не бесконтрольно, а по чекам. По чекам на одежду и на все прочее. Включая теннис. Что же касается твоих прав на нашу общую собственность, то я полагаю…

Соня повернулась к нему, взглянула внимательно. Хорошо, что он все обдумал, хорошо, что все так логично – как всегда. Теперь она сможет уйти. Только нужно стать сильнее, чем он. Соня попробовала, как это – стать сильнее, попробовала побороться с ним, чем могла, пустив в ход всякую завалявшуюся мелочь – уплывающий взгляд, близость с другим, обиды, накопившиеся за долгие годы, сына, любящего только ее… Стояла, молча смотрела на мужа, сообщала ему все это взглядом. Попробовала – и победила.

– Как же это? А?.. Я все обдумал, – растерянно повторил Головин и, оглядевшись, взял с полки упаковку прокладок и уткнулся глазами в текст на коробке. Все его силы ушли на то, чтобы достойно справиться, быть на высоте, задавить в себе тонкий жалобный голос, который обиженно спрашивал, за что, почему все это неприличие случилось именно с ним, да еще так гадко, на людях, как будто в романе…

– Не будь смешным… – Соня забрала прокладки.

Алексей Юрьевич послушно перестал быть смешным, и первое, что он сделал, перестав быть смешным, – ударил Соню. Аккуратно, обдуманно, словно выполняя намеченное, беззлобно, но довольно сильно: схватил за волосы, приблизил ее лицо к себе и ударил коротким ударом дзюдоиста, разбил губу. Испачкал манжету ее кровью. Да, вот так вот просто, без затей, как положено, побил неверную жену. Сонина кровь перемешалась на ее лице с кровью Князева.

– Антоша спит, пожалуйста… – тихо сказала она, отступая в глубь ванной, чтобы Антоша ничего не услышал.

Головин тихо – только сжатые губы выдавали его ярость – сказал ей несколько коротких слов, точно обозначив, кто она и что именно она делала со своим любовником, пока он ее содержал.