Книга Вселенский расконвой - Феликс Разумовский

– Зубб-эль-хамир, вот э смел, – выдал комментарий Саид, шмыгнул широковатым носом и с лихостью дал по тормозам у каменных, истертых ступеней. – Бисмилла, эррайвд[113].

Ступени дружно вели вниз, куда-то внутрь подвала, над ними мощно кривилась вывеска черным по розовому, на арабском. В целом же все это было похоже на позабытое богом бомбоубежище.

– Доктор Шейх Мусса, ветеринар божьей милостью, – криво усмехнулся Серафим, видимо, понимавший по-арабски, а Саид тем временем спустился по ступенькам и исчез за громко охнувшей дверью.

Скоро он вернулся:

– Ол райт, бразер из вейтинг. Лет ас транспорт[114].

Ладно, выгрузили Кобельборза из «транзита», определили вниз и занесли в прохладное, скупо освещенное помещение, и впрямь напоминающее внутренности бомбоубежища. Обстановка была мрачной и весьма запоминающейся: стол с кровемочестоками, какие бывают в моргах, тумбочка с инструментом и рыжий задумчивый араб со взглядом доброго убийцы. Длинный, с поясом, медхалат на нем был не белый – радикально бурый. Дополняла приятный антураж афиша Ахмада Кабира, представительного, в тюрбане, крепко обнимающегося с коброй. Афиша была красочная, в полстены, хауи из хауев – улыбающимся, кобра – королевской, зеленовато-аспидной, мерзостно разевающей свою жуткую пасть. Бр-р-р-р.

– А-а-а, – глянул на прибывших хозяин подземелья, встал, снял перчатки и принялся совать всем потную ладонь. – Салям, салям, салям. – Затем он обратил свое внимание на Кобельборза. – Тейк хим аут. Пут хия. Он зи тейбл[115].

На тот самый, который из морга, с кровемочестоками.

Киноцефал был по-прежнему плох, хорошо еще, что жив, сердце его еле билось, пульс едва прощупывался, зрачки реагировали вяло. При этом нос был тепл, анус сух, язык неестественно фиолетов. И по-прежнему из пасти обильно шла пена.

– Вери интристинг, – сделал вывод Шейх, посмотрев ректальную температуру. – Ит симз ту ми, зет хиз метаболик прогресс э-э-э-э хау ит ту сей[116]…

– Мей би ю ду ит ин эрэбиан[117]? – сделал ему шаг навстречу Потрошитель, лепила кивнул и произнес энергичный монолог, обращаясь почему-то к Бродову.

Оказалось, что у этой собаки, своим видом напоминающей ту, покусившуюся на Пророка, все симптомы как при укусе кобры: заторможенность, вялость, угнетенное дыхание, ослабление рефлексов, патологический сон. Кусала его, скорее всего, матерая кобра. Бывает, случается, на все воля Аллаха. Удивительно другое – почему она еще жива? Почему не падает тактильная чувствительность? Функционирует ЦНС? Не наступает паралич дыхательной мускулатуры, а?

– Я не знаю, – признался Бродов, тяжело вздохнул, взял в свидетели авторитета Франклина и посмотрел медику в глаза. – Сделайте все возможное. За ценой мы не постоим.

– О, ес, – тот принял купюру и повернулся к Серафиму: – Сделаем все возможное. Промоем желудок, введем антидот, поставим клизму и капельницу. А главное, – он понизил голос, – я дам ему «змеиный камень». О, это жуткое противоядие, чудеснейший бальзам, завораживающее дух тайное, проверенное веками средство. Тайну его открыл мне мой брат. – И он с признательностью посмотрел в сторону афиши. – Великий хауи.

– Да, великий, – согласился Бродов, кивнул и принялся прощаться. – Вот номер телефона, если что, звоните. Вот еще деньги в твердо конвертируемой, если вдруг не хватит. Ящик этот мы возьмем с собой, он нам дорог как память. Ну все, приятно было, аривидерчи, салям.

С Саидом он прощаться не стал, вручил ему обещанную купюру, хрустящую, шершавую, зеленоватую, причем не с Гамильтоном – с Грантом[118].

– Вот тебе за провоз, вот тебе за мир, вот тебе за дружбу. Может, еще подкинешь нас в отель?

Грант видом был суров, Данила приветлив, Саид – взволнован и учтив.

– О, ес, офкорс, – растаял он. – Да хоть на край света…

«Особенно в компании с Грантом», – добавили его глаза.

Однако ехать на край света ему не пришлось – едва перебрались через Нил, как Бродов велел остановиться: Саид, будь другом, выйди-ка на минутку. У нас тут есть организационный вопрос. Не терпящий отлагательств.

Вопрос, честно говоря, был не столько организационный, сколько оружейный. Ящик у Кобельборза был с секретом, вернее, с двойным дном, в котором находился тайник. А в тайнике том ждало своего часа колющее, режущее, рубящее и даже стреляющее крупным калибром. И вот этот час настал.

– Ну-ка, идите-ка вы к папочке. – Потрошитель взял топор, имитирующий теннисную ракетку, повесил через спину меч, замаскированный под клюшку для гольфа, положил в карман любимый, кромсающий все с легкостью булатный нож. – Ну вот, теперь хоть чувствуется уверенность в завтрашнем дне.

Бродов молча взял подарок Дорны, застегнул на поясе на манер ремня и кривой улыбкой встретил Свалидора, заявившегося из недр подсознания. «Ну да, знаю, булат дерьмо, заточка не очень, центровка так себе, ниже среднего. Каменья хороши. Игрушка, пустяковина. Не для серьезной битвы. Но здесь, в этом мире, сойдет. Экий же вы стали занудный, дяденька. Верно, стареете».

Небаба же из соображений практических вооружился «Светлячком», отечественным боевым ударным лазером, последним мощным вздохом оборонки. Ну еще, естественно, взял «Гюрзу», левую, проверенную в деле. Куда же без нее, родимой. Хоть сама и не ползает, и без ядовитых клыков, а все кобры отдыхают[119]. Супостаты тоже.

В общем, отпустили с богом мобильного Саида, спустили на воду киноцефалов гроб, и он величественно потянулся к морю – не подполкан киноцефал, его контейнер. Так, верно, много лет назад влекло по Нилу и саркофаг с Осирисом…

– А по реке плывет топор из города Чугуева… – проводил его взглядом Потрошитель, по-доброму кивнул и, скалясь, повернулся всем телом к Бродову, оценивающему ближние реалии. – Хорошенькая экскурсионная программа. А не пора ли нам, товарищи, пожрать?

– Да, сейчас рванем в гостиницу, там покормят, – Бродов кивнул, и в это время проснулся его мобильник: «Врагу не сдается наш смелый „Варяг”…»

Звонил братец Джонни, на повышенных тонах.

– Что там у вас, блин, происходит? Первый вовремя не вышел на связь, набираю Второго, потом Третьего – тоже, такую мать, не отвечают. Меня уже сам Двухсотый вызывал, рычал аки скимен, бросающийся на дерьмо. Братуха, внеси-ка ты ясность. Полную.