Книга Паутина судьбы - Валентин Пушкин

А еще было грустно до сосущей тоски, что неожиданно заболела и умерла Христя Баблинская. А нежная, совестливая Юля последние годы ненавидела свою непутевую сестру за то, что она спала и с ее мужем тоже. И даже припомнила давнюю Рождественскую ночь, в которую она бодрствовала, ревнуя Морхинина к Христе. И было неудобно перед самим собой из-за того, что он не заставил себя пойти хотя бы на гражданскую панихиду. Последний раз взглянуть на соболиные брови и траурно опущенные ресницы.

Морхинин открыл в шкафчике старомодного буфета нижнюю створку. Там находилась зименковская «Белая лошадь». По-прежнему запечатанная. Валерьян Александрович хмуро посмотрел на нее. Взял початую бутылку обыкновенной водки и рюмку. Налил и выпил, не закусывая.

Слезы сожаления и досады текли по его щекам. Мужчина постыдно пользовался отсутствием жены, чтобы погоревать об умершей любовнице. Совестно. И смешно. Ведь Кристина Баблинская, кажется, четырежды была замужем официально. Партнеры же ее временных связей выстраивались в многочисленную шеренгу. И среди этой шеренги жался сбоку неудачливый человек, неизвестный писатель и поэт, бывший некогда оперным хористом.

Ах, Обабов! Где ты теперь обитаешь, любитель ипподрома и полнотелых блондинок? Зачем ты капнул в душу наивному Морхинину каплю неотразимо проникающего яда, убеждая его стать писателем? Вот к какому разочарованию привело это настойчивое убеждение скромного церковного певчего.

Еще раз проштудировав внутри сознания свою ненапечатанную повесть, Морхинин подошел к общему телефону в коридоре. Он позвонил Зименкову на мобильный, который предусмотрительно был ему оставлен.

– Это Валерьян. Запиши в записную книжку слово «Форум». Ты понимаешь? Мы пропустили. Форум – это центральная площадь в Риме, где собирались все граждане, имеющие право выбирать… Ты понял? При чем площадь? Сергей в моей повести идет со своей взрослой любовницей в кинотеатр «Форум» рядом с Сухаревской площадью. Вот тебе слово, в котором вполне может быть заключен код. Чего? Мишкиным методом? Желаю удачи.

И опять звонок.

– Морхинин? Здрасьте. Вас майор Колосков беспокоит. Не вспомните?

Морхинин озадаченно помолчал и тут же воскликнул:

– Майор-ракетчик, потом десантник? Роман Петрович? Эх, как хорошо, что вы позвонили! А я уж скучаю по крепкому, жизнелюбивому человеку. Все такая кругом темная возня да тоска… Вот вы и решили объявиться: всякую хандру зачеркнуть, спаситель вы мой.

– Значит, признал, Валерьян Александрович? Ну, и добро. Как самочувствие-то? Терпимо? И то хлеб. А я вот по какому поводу. Завтра ко мне вечером Лида должна заехать. Мечтала повидаться. Как ты?

– Приеду. И Лиду, и вас увижу с радостью. Напомните адрес.

Войдя в дом, где жил в квартире своей двоюродной сестры майор Колосков, Валерьян Александрович поднялся на пятый этаж. Ему открыл сам бывший офицер.

– Вот и вы наконец, а мы уж заждались, – сказал он, приветствуя Морхинина рукопожатием, от которого заныла рука. – А вот и Лида…

Лида Соболева была теперь редактором нового журнала «Семья». Она выглядела по-прежнему хрупкой, неуверенной и миловидной. Но миловидность ее поблекла, заострив скулы, углубив тени под спокойными серыми глазами. При встрече с Морхининым она засмущалась и покраснела.

– Не прошло и двенадцати лет… – начал шутливо Морхинин, целуя ей руку.

Морхинин, будто внезапным приемом иллюзиониста, извлек из-за спины букет хризантем и преобразил их изысканным подбором скромное застолье. А затем вытащил из сумки торт с фруктами и лимонным желе.

Лида тихо светилась от необычайной сердечной радости их маленького торжества. Водку она пила микроскопическими дозами и без устали потчевала Валерьяна и брата своими салатами, паштетом, селедкой, прикрытой так называемой шубой, жареными куриными крылышками и собственными заготовками в банках. Она хорошо готовила и, наверно, вообще умело делала все, что издревле требуется от женщины-хозяйки. «Потому и не стала писательницей, – без всякой иронии подумал Морхинин, – слишком женщина милая и человек хороший.»

– Я тогда еще, прочитав ваш рассказ, поняла, что вы станете заметным писателем, – говорила она с ласковой улыбкой Морхинину.

– Надо быть ворошиловским стрелком, чтобы среди лавины современных знаменитостей высмотреть меня. – посмеивался писатель.

– У меня на полке все ваши романы, – настаивала Лида Соболева, – повести и рассказы, выходившие в журналах. И стихи ваши я люблю. Они отличаются музыкальностью и разнообразием тем.

– Валерьян, гляди-ка! Лида двенадцать лет ходит в твоих поклонницах, а ты и не знал, – наливая себе и новообретенному другу, веселился Роман Петрович Колосков, хотя сам не имел особого пристрастия к литературе. – Во какая у меня сестричка! Верная любительница твоего творчества!

– Я не одна считаю Валерьяна Александровича талантливым писателем, – продолжала свои дифирамбы Лида. – У меня немало подруг, которым нравится его проза. И стихи тоже. А то, что о нем не пишут в критических статьях и не упоминают в СМИ… Просто он им неугоден. К тому же он не занимается саморекламой.

– На саморекламу у меня тугриков нету, – заливался смехом Морхинин, тая от похвал женщины, профессионально разбирающейся в его ненадежном и слабооплачиваемом ремесле. – Сначала надо в каком-то бизнесе нагрести себе деньжищ, а потом издаваться стопятидесятитысячными тиражами за свой счет. Знаменитости рождаются так! Но читающий народ их не любит. Впрочем, молодежь приучили к разным фокусникам, к бесконечной мистике, непристойностям и уголовному лексикону…

– Ничего не поделаешь, другое не берут книжные магазины… – сказала Лида Соболева.

– До смешного доходит, – Морхинина разобрало. – Один редактор недавно признается мне: «Содержание требуется в десять раз примитивнее, а язык – в двадцать раз беднее. Как в подростковой компании, когда курят в туалете». «Так вы этот сборник выпускаете для подростков, что ли?» – спрашиваю. «Нет, – отвечает, – для взрослых с интеллектом подростков».

– Это ответ честного человека, – грустно усмехнулась Лида. – Но он лукавит. Примитива, стандарта требуют те деятели, от которых зависит издание и продажа. Они навязывают публике и этот стиль, и идеологию. А будешь упорствовать – с работы уволят. Могут издание закрыть. Сколько хороших журналов задохнулось. И ведь никакой политической оппозиции, просто пытались соблюсти традиции русской словесности!

– Хватит! – хлопнул крепкими ладонями Роман Петрович. – Ты лучше спой нам что-нибудь, Валерьян. Я хоть на службы не хожу, а слушать, как в храме поют, обожаю.

– Ой, и правда, спойте, – с тихой нежностью в интонации присоединилась к брату Лида.

Морхинин громко сказал: кха, кха… и потрогал двумя пальцами нос. Все эти извечные приемы вокалистов были неизбежны перед издаванием опертых на диафрагму певческих звуков.

– Ну как? В голосе? – спросил с серьезным видом Колосков и приготовился слушать.