Книга Искусство оскорблять - Александр Невзоров

Как безусловная научная данность, она (мягко говоря) не льстит homo.

Homo в ответ мстит ей за «покушение на прекрасный миф о своей исключительности» безразличием и глобальным недоверием к Дарвинизму. Это автоматически означает отказ приема теории эволюции в круг т. н. «вечных культурных ценностей» человечества.

В результате Дарвинизм становится персональной игрушкой нескольких сотен биологов. Учитывая безответность этих «заплаканных очкариков», теорию у них периодически отбирают «поиграть» все, кому не лень.

В 2002 году Scientific American разродился блестящей и предельно честной статьей об эволюционизме — «15 ответов на вздор креационистов»: «Когда Чарльз Дарвин 143 года назад предложил теорию эволюции на основе естественного отбора, ученые той эпохи восприняли ее в штыки. Однако многочисленные палеонтологические свидетельства, достижения генетики, зоологии, молекулярной биологии и других наук в итоге подтвердили бесспорность эволюции. Эту битву эволюция выиграла везде, кроме общественного сознания.»

Самое удивительное, что она, приобретя всемирную славу, осталась совершенно неизвестной, отчасти повторив судьбу Теории Относительности. О факте ее существования, вроде бы знают все, но, что именно. Сбылись надежды епископа Уорчестерского, который, когда-то покрывался холодным потом на прениях меж Гексли и Уилберфорсом: «Будем надеяться, что это неправда. Но даже если это и правда, будем надеяться, что она не станет широко известной».

Бессилие дарвинизма, вырванного из контекста «пяти теорий» стало полностью очевидно только сейчас, но заметно было еще в эпоху первой великой битвы метафизики, культов и науки.

Да, Дарвин разворачивал четкую логику развития видов, но он не указывал «начальной точки» жизни. Ни первопричины развития, ни его кажущейся внезапности он объяснить не мог.

Своей силой и научной безупречностью его теория только усугубляла драматизм ситуации.

Доказательно и подробно живописуя многообразие и невероятную приспособительную силу организмов, их стремление существовать, теория растерянно умолкала в ответ на вопрос о причине полного отсутствии жизни в архее и о ее стремительном появлении в кембрии.

Сам Дарвин обескураженно писал: «Трудность подыскать какое-нибудь подходящее объяснение отсутствию мощных скоплений слоев, богатых ископаемыми, ниже кембрийской системы все-таки весьма велика… Этот факт нужно признать пока необъяснимым и на него можно справедливо указывать, как на сильное возражение против защищаемых здесь взглядов.»

Происшедшее (примерно) 500 млн. лет назад внезапное насыщение животными и растениями мертвого, до той поры, мира, действительно слишком уж походило на подчиненную чьей-то воле «смену декораций». На действие разумного замысла.

Б. Брайсон ехидно, но справедливо подметил, что книга Дарвина, озаглавленная «Происхождение видов», совершенно не в состоянии объяснить именно происхождение видов, т. е. того, как и откуда они произошли. (Bryson 2003)

Конечно, уже известное в конце XIX и начале XX в. изобилие ископаемых кембрия производило завораживающее впечатление.

Особенно сильным оно было в контрасте с зоологической и ботанической «пустотой» докембрийских отложений.

Тогда-то и родилось популярное выражение «кембрийский взрыв».

Отметим, что осколки и ударную волну этого «взрыва» целиком принял на себя именно рационализм.

«Взрыв», сметая и увеча его, вновь открывал дорогу самым изощренным мистическим и метафизическим фантазиям о «начале мира».

Лишь в семидесятые годы XX века уже пришедшая в себя от шока повеселевшая наука будет иронизировать устами Ван дер Влерка: «кембрийское изобилие останков свидетельствует не о взрыве жизни, а о моде на раковины и кутикулы.»

Само выражение «взрыв жизни» будет оценено, как недоразумение, и с академических высот М. Руттен провозгласит, что «взрыв жизни в начале кембрия — это всего лишь взрыв ископаемых. Просто именно в этот период некоторые группы животных приобрели способность выделять твердые раковины, которые сохраняются в ископаемом виде гораздо лучше, чем мягкие ткани животных» (М. Руттен Происхождение жизни естественным путем М.1973).

Но это произойдет, как мы уже отметили, значительно позже.

№ 17

Очень не случайно весь боевой авангард материалистов, почти все его фундаментальные силы примыкали к лагерю «самозарожденцев», даже когда тот был окончательно раздавлен доводами Пастера и Шванна.

Наилучший пример — Э. Геккель. В своей «Естественной истории миротворения», в части I (Общее учение о развитии) он пишет: «Отрицать спонтанное зарождение — это значит признать чудо, божественное творение жизни. Или жизнь зарождается самопроизвольно на основании тех или иных закономерностей, или она создана сверхъестественными силами.»

Любопытным образчиком материалистического отчаяния является и позиция Г. Бестиана, который «до самой своей смерти, последовавшей в 1915 году, упорствовал в своей вере в самопроизвольное зарождение». (Д. Кеньон, Г. Стейнман Биохимическое предопределение М.1972)

Кроме теории эволюции, на метафизическую идею «работали» и первые гистологические разработки.

Открытие свойств живой клетки сделанные Молем, Шлейденом, Пуркинье и Шванном разъяснили биологическую сложность этой микроскопической основы жизни. Стала очевидна абсолютная невозможность ее случайного появления среди раскаленных камней архея. Эта очевиднейшая вещь опять-таки неумолимо выводила к фактору «сверхестественного вмешательства».

Метафизика торжествовала и праздновала победу.

Впрочем, опаленные и простреленные знамена рационализма все еще развевались.

Естественники не сдавали своих безнадежных позиций, ожидая «подкреплений», уповая на возможность научного познания «главной тайны мира». Их, как мог, утешал Клод Бернар, говоря, что: «Но на самом деле тайна рождения (жизни) не более темна, чем все другие тайны жизни, но и не менее».

Выглядели материалистические позиции весьма печально.

Вспомним их.

В самом начале XX века головы читающих дам кружила «космозоальная» версия (позже ее переимуют в «панспермию»).

Согласно ей, микрозародыши жизни были принесены на планету метеоритами из космоса. Публика эту гипотезу приняла очень благосклонно.

Возможная инопланетность общего происхождения жизни подслащала горечь «обезьяньего фактора».

Впрочем, космозоа (панспермия), несмотря на ее поддержку Гельмгольцем, Томсоном и Вернадским, была, в принципе, недоказуемой и не проверяемой, т. е. находилась вне академической науки. Она была очень хороша лишь, как турник для интеллектуальной гимнастики.

Позже панспермийцы получат подарок в виде трех метеоритов.

Первым и самым мелким станет «Мерчисонский», взорвавшийся в 1969 году над австралийской деревушкой. Этот метеорит, как выяснилось, содержал в своем веществе 18 аминокислот, а также следы парафинов, фенолов, спиртов и углеводов. Из восемнадцати аминокислот «Мерчисона» как минимум пять были идентичны тем, что содержатся в белках.