Книга Военные тайны Лубянки - Александр Витковский

Такие же безнадежность и отчаяние царили и на состоявшемся в этот же день в рейхсканцелярии военном совете. В таком подавленном состоянии фашистский генералитет своего фюрера еще не видел никогда. Это было последнее заседание высшего органа боевого управления нацистской Германии. Больше в таком составе они уже не собирались.

На следующий день, когда в 10.20 утра первые советские снаряды разорвались у Бранденбургских ворот, а вскоре начался массированный артобстрел Вильгельмштрассе — центральной улицы Берлина, Гитлер перебрался в новое бомбоубежище, расположенное в саду имперской канцелярии. Больше оттуда он не выходил.

В 17.30 состоялось совещание, в котором участвовали Кейтель, Борман, Йодль. Именно здесь Гитлер впервые заметил, что потерял надежду на победу рейха. «Мы уже не можем победить. Это конец Германии. Я уже не верю более в силы армии, авиации и войск СС». Здесь же он приказал своим генералам вылететь из Берлина, хотя сам еще не определился — покинуть бункер или остаться в нем.

В 1.45 ночи 22 апреля из Берлина вылетел самолет с женами штабных офицеров и лейб-медиком Гитлера Морелем. Около девяти лет личный врач фюрера ежедневно наблюдал за здоровьем главы рейха. Но сейчас высокопоставленный пациент отослал своего эскулапа отнюдь не из человеколюбия. Гитлер панически боялся, что рядом с ним зреет заговор, в результате которого его будто бы хотят усыпить и сдать русским. Не в силах сопротивляться маниакальному синдрому, именно Мореля он заподозрил в том, что под видом лекарственной инъекции (а уколы ему делали ежедневно) врач может ввести ему морфий.

В связи с тем, что ожесточенные бои шли уже на окраинах столицы рейха, министр пропаганды Германии Геббельс вместе с женой и шестью детьми также перебрался на жительство в бомбоубежище Гитлера.

23 апреля Берлин покинули Геринг, фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль. А уже 25 числа, когда вокруг Берлина сомкнулось железное кольцо Красной Армии, от Геринга поступила радиограмма — он принимает на себя руководство государством, поскольку фюрер находится в окружении и не способен что-либо сделать.

Новость взбесила Гитлера. Он лишил своего преемника и второго человека в империи всех званий, постов, а начальник личной охраны Геринга получил приказ арестовать своего шефа. Через несколько часов от Геринга пришла радиограмма, в которой он просил принять его отставку в связи с «сердечным заболеванием».

26 апреля перестали действовать телефонные линии, связь поддерживалась только по радио. Но в этот же день недалеко от убежища приземлился учебный самолет «Фислер-Шторхе», на котором прилетели фельдмаршал авиации Риттер фон Грайм и лучшая женщина-пилот Люфтваффе, инициатор создания отрядов немецких летчиков-камикадзе, беспредельно преданная Гитлеру, капитан Ханна Райч. Чтобы прорваться в город, летели низко, «на уровне верхушек деревьев». За штурвалом был фон Грайм. Во время прорыва через заградогонь советских зениток самолет был поврежден — ему выбило кусок днища, а фельдмаршал получил тяжелое ранение в правую ногу. Сидящая за спиной Грайма Ханна Райч, через спину своего шефа дотянулась до штурвала и продолжила полет, благополучно совершив посадку. В бункер они прибыли около семи часов вечера. Гитлер был поражен смелостью и преданностью своих летчиков, а Райч горячо убеждала своего кумира оставить Берлин и улететь вместе с ней на самолете. «Фюрер должен жить, чтобы могла жить Германия. Спасайтесь, мой фюрер. Это желание каждого немца», — говорила Райч.

Но Гитлер отказался от побега. И вовсе не «героические и благородные» побуждения были тому причиной. Он был эмоционально истощен и парализован страхом. В таком состоянии не могло быть и речи об опасном перелете. «Если бы даже для него была расчищена дорога от бункера к свободе, — вспоминала через несколько лет Райч, — то и тогда у него не было бы сил ею воспользоваться». К тому же Гитлер уже осознал, что обречен и его гибель неминуема. В разговоре с глазу на глаз он передал ей пузырек с ядом. «У каждого из нас есть такая бутылочка, — сказал он. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь из нас попал живым к русским, и не хочу, чтобы они нашли наши трупы». Второй флакон он передал Райч для Грайма. (Менее чем через две недели, утром 9 мая Грайм добровольно сдался американским властям, а в ночь на 24 мая покончил жизнь самоубийством, приняв яд из того самого флакона, который через Хану Райч ему передал Гитлер).

Несколько позже Ханна Райч предложила Магде Геббельс вывезти ее детей. Но и здесь получила отказ. Более того, Магда, фанатично верившая в идеалы нацизма, просила Райч оказать помощь в убийстве своих детей. «Моя дорогая Хана, — говорила она, обращаясь к летчице. — Когда придет конец, вы должны помочь мне, если у меня не хватит сил, с детьми. Вы должны помочь мне в уходе из этой жизни. Они (дети. — A.B.) принадлежат Третьей империи и фюреру, и если их обоих не станет, то и для детей больше нет места. Но вы должны помочь мне. Я больше всего боюсь, что в последний момент у меня самой не хватить сил». Против спасения своих отпрысков был категорически настроен и Геббельс — доктор Геббельс.

Тем временем, 27 апреля, самовольно оставил ставку обергруппенфюрер СС Герман Фегеляйн, муж сестры Евы Браун. Переодевшись в гражданский костюм, он хотел покинуть Берлин и скрыться. Его арестовали по приказу Гитлера на собственной квартире и расстреляли вечером следующего дня в саду рядом с рейхсканцелярией.

27 апреля в 22.00 на совещание по обороне Берлина в кабинет Гитлера ворвался госсекретарь Науман. Прервав доклад генерала Гельмута Вейдлинга, назначенного три дня назад командующим берлинским укрепрайоном, он, сбиваясь от волнения, доложил: «Мой фюрер, стокгольмский радиопередатчик сообщил, что Гиммлер сделал предложение англичанам и американцам о капитуляции Германии…» Воцарилась мертвая тишина, которую нарушало лишь постукивание по столу карандашами, которые держал в руке Гитлер. Сообщение сразило всех, кто находился в бункере. Еще бы, вслед за Герингом предателем оказался и другой ближайший «товарищ по партии» — Гиммлер.

Гитлера словно перекорежило. Страх и безысходность окончательно поселились в его сознании. «Теперь, когда даже Гиммлер изменил мне, я лучше умру здесь в Берлине, чем погибать где-нибудь на улице». Он громогласно исключил изменника из НСДАП. Это был истерический, на грани эмоционального срыва, акт мести и отчаяния. Остальных охватило чувство страха, паники, стыдливой ненависти и злости. Но продолжительный припадок судорожной ярости вождя, наконец, окончился, и в подземелье вновь наступила гнетущая тишина, которую нарушали частые разрывы снарядов советской артиллерии, будто удары молотка, вбивавшего гвозди в крышку гроба.

В ночь с 27 на 28 апреля артобстрел рейхсканцелярии был особенно жестоким. Днем от фельдмаршала Кейтеля было получено радиодонесение: «Наступление 9-й и 12-й армий вследствие сильного контрнаступления русских захлебнулось, дальнейшее проведение наступления невозможно». Фельдмаршал докладывал, что идущие на прорыв блокады Берлина армии окружены русскими и ведут тяжелые оборонительные бои.

Гитлер едва говорил и кое-как двигался. И все же он нашел в себе силы, собрал особо приближенных, и… начался инструктаж смертников.