Книга Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы - Дитрих фон Хольтиц

Место солдата в государстве

Параллельно с эволюцией государства происходила и трансформация немецкого воина из средневекового вольного ландскнехта в современного солдата, осознающего свою ответственность перед родиной. Если посмотрим историю как немецкого, так и других народов, то увидим, что все религиозные, политические и экономические противоречия обыкновенно решались на поле боя. Даже обширная Америка, такая далекая от европейских свар, смогла сохранить свой союз и стать настоящим государством только после того, как силой оружия решила спор между Севером и Югом (в 1861–1865). Итак, воин стал неотъемлемым элементом каждого общества, хотя его место и значение в государстве варьировались в зависимости от степени интенсивности борьбы с внешними врагами и многочисленных религиозных и династических внутренних распрей.

Маленькое Прусское государство в правление Фридриха-Вильгельма I послужило образцом и в военном деле. Этому королю пришла в голову идея помимо вербовки иностранных наемников брать в армию определенное число рекрутов с каждого округа; эта его система стала предшественницей более поздней системы всеобщей воинской повинности[95]. Он создал армию с железной дисциплиной. В офицерском корпусе, как и среди чиновничества, он воспитывал чувство долга и культивировал кодекс чести, как высший принцип. Политические и военные успехи Пруссии при Фридрихе II Великом стали возможны лишь благодаря твердой и простой организации как гражданской администрации, так и армии, созданной его отцом[96]. Последующие реформы Шарнхорста (1755–1813) продолжили дело двух королей дома Гогенцоллернов; они устранили некоторые сохранившиеся со Средневековья пережитки, воспринимавшиеся как унизительные, и введением всеобщей воинской повинности создали армию современного типа, который впоследствии переняли все прочие германские государства. Такие внешние формы нашей военной подготовки, как парады и ружейные приемы, всегда вызывали у других народов восхищение и зависть. Но не это было главным. Это были традиционные у нас виды подготовки, точно так же, как в других армиях были свои приемы. Главным являлось воспитание в солдате верности и жертвенности. Воинская служба существует не сама по себе, а является почетной обязанностью по защите государства. В соответствии с концепцией государства, германский солдат был неразрывно связан с этим государством присягой, в которой давал клятву быть верным и послушным своим командирам. В старой Пруссии это была служба монарху, олицетворявшему собой государство. Ничего не изменилось, когда другие западные страны заменили служение монарху службой нации и государству. Из наследия феодальных времен остался лишь рыцарский дух, сохранившийся в германской армии до наших дней. Обучение немецкого солдата не ограничивалось привитием ему чисто технических навыков обращения с оружием и строевой подготовкой, а было направлено на воспитание порядочного человека, осознающего свой долг, добровольно подчиняющегося командирам и готового в случае опасности стать на защиту родины[97].

Офицерский корпус постепенно терял свой изначально замкнутый, кастовый характер, при котором лишь дворянское происхождение позволяло вступить в его ряды. В нашей современной армии каждый, кто обладал достаточно высоким образовательным уровнем, имел склонность к профессии военного, а также необходимые для нее нравственные качества, мог, вне зависимости от происхождения, стать офицером. Еще в мирное время офицеру прививали чувство ответственности за жизнь его солдат. Товарищеские отношения между солдатами и офицерами положительно проявлялись во время войн. Во время последней войны они позволили до самого конца поддерживать в воинских частях дисциплину и спаянность.

Мои оппоненты, возможно, заметят, что во время этой войны вышеперечисленные достоинства проявлялись не всегда и не везде. Признаюсь, что рыцарский дух был принесен в жертву тотальному характеру современной войны. Расширение масштабов операций до самых дальних уголков родины стерло многие из этих понятий, противоборство армий сменилось беспощадной борьбой против целых народов. Приказы Гитлера, зачастую диктовавшиеся его политическими и расовыми идеями, создание гражданских и полувоенных структур, параллельных собственно вооруженным силам, довершили дело и придали войне совсем другой вид. Кроме того, в многомиллионной массовой армии невозможно полностью избежать прихода на высшие посты людей, не соответствующих им ни по своим профессиональным, ни по моральным качествам. Очевидно, что тяжелые потери первых лет не могли быть восполнены равноценными по человеческим достоинствам и по подготовке кадрами. Однако это не меняет сути дела, и я полагаю, что наши бывшие противники согласятся со мной: немецкий солдат в целом вел себя достойно, во всяком случае, не хуже, чем солдаты противостоявших ему армий[98].

Наша концепция подчинения

Подлинный военный дух не имеет ничего общего с понятием «милитаризм», так широко используемым в наши дни. О «милитаризме» можно говорить, только когда чисто военные порядки применяются в гражданской жизни народа. Конечно, прусско-германская бюрократия времен монархии не была лишена некоторого милитаризированного оттенка, но он никогда не был направлен во вред народу. Немецкий авторитарный режим много сделал для борьбы с нищетой, для улучшения народного образования и здравоохранения; причем полезные мероприятия приходилось вводить силой, так как они не всеми принимались благосклонно. Даже при Гитлере многое делалось для блага народа, в первую очередь трудящихся. Было бы ложью утверждать, будто в странах с либеральной системой, таких как Бельгия и Англия, уровень жизни, социальной защищенности и образования населения был выше, чем в нашей.

С другой стороны, такой недостаток авторитарного режима, как пассивная и бездумная передача подчиненным полученных приказов, проявлялся и у нас тоже. Бисмарк очень точно назвал такое поведение отсутствием гражданского мужества. Тоталитарный нацистский режим – так же как и еще существующий коммунистический, его близкий родственник, – был милитаризован, поскольку претендовал на право управлять не только государственной машиной и экономикой, но и регулировать культурную и духовную жизнь народа в соответствии с директивами, исходящими из единственного источника.

Нас обвиняют в милитаризме, потому что немецкий солдат пользовался в народе особым уважением? В таком случае я хочу быть милитаристом, ибо считаю, что подвиги, совершенные нашими солдатами в ходе последней войны, и многочисленные жертвы, принесенные ими, заслуживают уважения народа.

Мне могут заметить, что мы не можем не быть милитаристами, что наши генералы оказывали решающее влияние на политические дела, чтобы провоцировать вооруженные конфликты. Чтобы опровергнуть данное утверждение, понадобилось бы отдельное историческое исследование. Относительно недавнего прошлого я могу лишь повторить то, что написал в главе «Германский Генеральный штаб». Высший генералитет Германии никогда не был фанатичным приверженцем войны. В отличие от политических лидеров генералы прекрасно представляли себе, каких жертв потребует новая война и к каким последствиям может привести.

Еще один вопрос, который возникает при таком подходе к вопросу: почему наше военное командование не отказалось подчиняться Гитлеру еще в 1933 году или хотя бы в 1939-м? Это приводит нас к деликатной проблеме повиновения, его пределов в отношении приказов политических руководителей и, наконец, к проблеме природы государственного интереса.