Книга Сын - Филипп Майер

– Ну, пора.

– Больно?

– Очень. Ох, Тиэтети.

Снизу вновь послышались выстрелы – наверное, обнаружили кого-нибудь из наших. Выстрелы звучали все реже и реже, а потом вообще стихли. Интересно, кто это был.

– Поехали, – скомандовал Тошавей.

К рассвету конь едва брел. Тошавей был бледен, весь в испарине, мы оба с тоской смотрели на сухую равнину, тянувшуюся на десятки миль впереди.

– Как у нас с водой?

– Пихпоо продырявили, еще у реки.

– Скверно.

Конь повалился на бок. Безнадежно.

Тошавей вскрыл вену на шее животного, прильнул и пил примерно с минуту. Потом заставил и меня. Конь лежал смирно. Тошевей выпил еще немного. Рот у меня был полон лошадиных волос, желудок – лошадиной крови, и вообще меня ужасно тошнило. Но Тошавей заставил меня выпить еще. Конь уже почти не дышал.

– Пойдем пешком, – решил Тошавей. – И будем надеяться, что грифы не укажут наш путь.

Я осмотрел ружье – затвор сломался – и зашвырнул его подальше в кусты.

– Их привели проклятые индейцы, – сказал Тошавей. – Липаны. И я видел бледнолицых. Да, – вздохнул он, – апачи лижут задницу мексиканцам, которые лижут задницу бледнолицым. Весь мир против нас.

В полдень мы спустились в долину. Чуть раньше, еще сверху, мы разглядели полоску растительности дальше к северу – река, но чтобы добраться до нее, нужно было пересечь несколько миль абсолютно открытого пространства, где совершенно негде укрыться, только там и сям торчали метелки юкки и редкие кактусы. Любой, бросивший взгляд на равнину, тут же засек бы нас.

– Придется обходить, но я не дойду.

– Пойдем напрямик.

– Нет, – возразил Тошавей. – Оставь мне несколько стрел. А ты пойдешь в обход, там есть укрытия.

– Мы пойдем напрямик, – повторил я.

– Тиэтети, отдать жизнь за другого – это благородно, но не за покойника.

– Мы пойдем напрямик. Вместе.

Вот так и получилось, что к полудню мы сидели в тени у ручья. Не ручей, а так, жалкая струйка, грязная и вонючая, но это не помешало нам плюхнуться на живот и пить, пить жадно и долго. Оставив Тошавея отдыхать, я взял лук и пошел поискать оленя или еще какую-нибудь дичь: нам нужно было мясо и желудок для фляги.

Я тихо сидел в ивняке, как вдруг заметил всадника на гнедой лошади, пробиравшегося вдоль ручья. В поводу он вел оседланного пегого пони, в боевой раскраске, очень похожего на лошадь Десяти Бизонов.

Это был бледнолицый, в новеньких кожаных штанах, к поясу приторочены скальпы. Я осторожно приподнялся. Он вдруг замер и уставился на мои следы на влажной земле. Я натягивал лук так медленно, что он не мог ничего заметить, даже если бы смотрел прямо на меня. Солнце, падавшее сквозь листву, покрывало его забавным пятнистым узором, я выбрал светлое пятнышко и тихонько разжал пальцы. Он успел увидеть стрелу, его лошадь ринулась в кусты с оглушительным треском. Пробежав десяток ярдов, я пустил еще одну стрелу. Немного подождал, потом, сделав круг, зашел с другой стороны.

Бледнолицый лежал в траве, рука сжимала стрелу в попытке вытащить. Не то чтобы похож на моего отца, разве чуток – грязные темные волосы, налитые кровью глаза, бледный лоб выглядывает из-под шляпы. Казалось, он смотрит прямо на меня, но лишь казалось. Я пересчитал скальпы, притороченные к седлу, а потом перевернул тело на живот, чтобы забрать его собственный скальп.

В придачу к лошадям я получил пару новеньких кольтов, винтовку, почти новый патронташ, фляжку с порохом, нож, увесистый мешочек патронов, три фляги-тыквы и полный мешок всякой еды. Я вырезал на стреле Х, стащил с него одежду и связал в узел – на случай, если Тошавей захочет одеться.

Пони щипал траву у берега. Я заржал, подзывая его. Не уверен, что это тот самый, на котором ездил Десять Бизонов, но седло на нем от команчей и красно-желтая раскраска тоже.

Далеко на севере за горами росли высокие деревья, шумела трава, и мне ничто не помешает добраться до Бексара за каких-нибудь восемь дней. Мысль мелькнула и исчезла, а я поспешил к Тошавею.

Мы ели сушеное мясо, сухие сливы и яблоки из запасов этого человека, пили его чистую воду. На душе полегчало, и Тошавей решил, что пришло время заняться раной. Он настругал еще опунции, нарвал листьев креозотового куста, растер все это с водой и выложил кашицу на пару чистых лоскутов от сорочки бледнолицего. Потом устроился поудобнее у ручья.

– Как мясник не орудуй, – сказал он. – Но и не тяни.

Тошавей зажал в зубах палочку, а я своим охотничьим ножом прочистил края раны. Глаза у него закатились, палочка выпала изо рта. Я быстро закончил с входным отверстием от пули, перевернул Тошавея и обрезал гниющее мясо с другой стороны. Потом протащил сквозь дырку пару кусков чистой ткани. Я уже смазывал рану, когда Тошевей очнулся. Он обмочился, струйка потекла по ногам, но Тошавей не обращал внимания на такие мелочи. Рана кровоточила, он сказал, что это хороший знак. Мы плотно натолкали в отверстие ткань, пропитанную травяной мазью, прикрыли разрезанными кусками опунции и туго перевязали обрывком рубахи. Пока мы отдыхали, Тошавей признался, что ему известно – это я убил Крадущегося Медведя в ту ночь, когда меня захватили. Но он никому не сказал об этом.

– Мне это было неважно, – сказал он. – Я знал, и все.

Я молчал.

– И еще я знал, кто ты на самом деле, – продолжал он. – А теперь и все остальные это увидят.

Но я уже не слушал. Я вспоминал ночь, когда меня захватили, вспоминал мать и сестру. Он, должно быть, догадался по моему лицу, о чем я думаю, и рассказал, что его дед был мексиканцем, пленником, – да вообще все племя состояло из захваченных где-то пленников, обычное дело для команчей: это позволяет сохранять здоровую кровь.

По пути мы регулярно меняли повязки на ране. Нашли гнездо диких пчел, полное меда, немного съели, большую часть пустили на смазывание раны. Днем отдыхали, а двигались только ночами.

Когда две недели спустя мы добрались до плоскогорья, краснота и опухоль вокруг раны спали. А еще через две недели мы были дома.

Двадцать три

Джинни

Весна 1945 года

Гроза разразилась страшная, дождь лил с такой силой, что земля не успевала впитывать влагу, облака повисли настолько тяжелые и плотные, что даже молний сквозь них не было видно. К полудню стояла кромешная тьма. Эхо грома артиллерийской канонадой разносилось по дому, как будто бомбардировщики с авиабазы Кауфман били мимо цели. В кедровой роще у дома сверкнуло, деревья вспыхнули, но дождевые потоки тут же загасили пламя.

Отец находился где-то на дальних пастбищах. К ужину он не вернулся, а спустя несколько часов его конь появился у ворот без седока, но оседланный. Тьма стояла такая, что Джинни не могла разглядеть собственных ног. Отправляться на розыски не было никакой возможности, но отец человек опытный, в прериях сейчас не холодно, и к утру он должен вернуться, пешком и промокший, но невредимый.