Книга Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

В позорном хождении на поклон Константинополю единственным толком оказалось то, что сельджуки все же заметили сближение франков и греков, и Занги предпочел остеречься от дальнейших нападений, пока не выяснит меру готовности ромеев защищать Антиохию. Кровавый оставил княжество в покое и занялся завоеванием мусульманских земель.

Получив передышку, Раймонд заключил союз с таинственным племенем исмаэлитов-ассасинов, чье страшное искусство состояло в умении убивать врагов тысячью и одним коварным способом. В отличие от остальных сирийских супостатов, ассасины придерживались шиитской веры, которая велела им уничтожать суннитских султанов и визирей. Благодаря своей безумной отваге они умудрялись держать всех суннитских эмиров в постоянном страхе внезапного покушения. Их крепости Аламут-Орлиное гнездо и Масиаф соседствовали с укреплениями Антиохии и тамплиеров. Некоторые из этих неприступных бастионов в Кадмских горах ассасины выкупили у соседей, большую часть – отобрали у окрестных эмиратов, а крепость Харибу вовсе у франков захватили. Но Антиохия уже не помышляла заводить новые раздоры по этому поводу. Тут, в Сирии, враг врага хоть и не всегда друг, но зачастую – союзник.

Долгий, жаркий сентябрьский день Констанция провела с детьми, придворными дамами и служанками в душной, полутемной зале дворца, за толстыми каменными стенами и прикрытыми ставнями.

Двухлетний Боэмунд прилип к Изабо. В прошлом году злополучная мадам Бретолио родила странную, хворую девочку с огромной головой и хилым тельцем, но и второе ее дитя не задержалось в грешном мире. Страшные потери и мрачный муж вытоптали в бывшей хохотушке всю девичью легкость и радость, бедняжка превратилась в несчастную, пришибленную женщину. Трудно было поверить, что когда-то бьющее через край веселье украшало девицу дю Пасси не меньше ангельского голоса. Сама сдержанная Констанция всегда владела собой и не умела, да и не хотела резвиться беспечно и безудержно, может, именно поэтому ей было жалко исчезнувшей бесшабашности подруги.

Только с детьми Изабо возрождалась: ребячилась, щекотала Бо, смешила мальчика, прятала его, искала, догоняла, без устали качала Марию, пела ей песенки, словом, потешала их так, как редко удавалось занятой княгине. Констанция была нежной и заботливой матерью. Она помнила свой страх и ненависть к Алисе и никогда не поднимала руки на детей. Даже когда гневалась, княгиня сдерживалась и не позволяла ярости помутить разум. Она всей душой любила своих малюток, но ничего не поделаешь – пока они были здоровы, все ее мысли, желания и тревоги невольно сосредоточивались на Раймонде и на опасностях, грозящих супругу и княжеству. Детям доставалось только ровное, доброжелательное терпение. Неудивительно, что Бо предпочитал шалить с красивой и взбалмошной мадам Бретолио. Когда к Изабо возвращалось ее жизнелюбие, ей ничего не стоило покорить даже двухлетнего мужчину.

Констанция молилась, чтобы Господь поскорее благословил страдалицу собственным отпрыском. Тогда подруга будет заниматься им, а не молоть чепуху:

– Грануш, мне кажется, или наш Бо и в самом деле заикается?

Сомнение в совершенстве ее любимца сразу превратило Грануш в рассерженного ежа:

– Еще чего! Мальчики просто позже начинают говорить. Мужчинам и не требуется болтать, как некоторым дурочкам.

Констанция промолчала. Что поделаешь? Кузен Амори – младший брат короля Бодуэна – тоже заикается. Впрочем, Изабо на одной мысли задержалась не дольше, чем воробей на ветке:

– Зато какой он красавец, наш Бо! Ресницы как у девушки и кожа – не верится, что когда-нибудь эти щеки станут колючими!

Да будь ее сын в возрасте, когда у мужчин колючие щеки, Констанция не подпустила бы к нему Изабо на выстрел стрелы. Княгиня вынула из сундука искусно сделанную марионетку в виде рыцаря в полном вооружении, за которую итальянскому купцу уплатили стоимость хорошего меча, и протянула сыну. Хватит малышу от скуки завороженно липнуть к мадам Бретолио.

Та сразу переметнулась на годовалую Марию:

– Вот кто прелестное дитя, истинная Богородица во младенчестве!

Мамушка незаметно скрестила пальцы и зашептала наговор, должный оградить невинные чада от опасных похвал. Дама Филомена обрезала шелковую нить ножичком и заявила:

– Наша Мария – вылитая покойная Алиса в детстве!

– Алиса? – Констанция вгляделась в круглое личико с огромными голубыми очами, в льняные, легкие, как цыплячий пух, кудряшки. – Да что вы, мадам Мазуар! Алиса не на Богородицу, а на голодную лисицу смахивала.

– Что вы, ваша светлость, ваша мать прелестной девочкой была, – дама Филомена вздохнула, – мы ведь маленькими неразлучными были…

Констанция по-прежнему не находила в себе сил называть усопшую матерью, и похвалы дамы Филомены ей были как песок в хлебе:

– Прости Господи покойнице все ее прегрешения, но Алиса при жизни была злобной, мрачной тихоней, себе на уме, а моя Мария – ангел. Никто из нас ничем не схож с Алисой!

Даму Филомену, однако, и на Страшном суде не переспорят:

– В детстве Алиса, правда, была тихой и своевольной, но не злобной и не мрачной. Умненькая была, упрямая. И была уверена, что ей выпадет необыкновенный, особый удел. Потому не могла смириться, что в двадцать лет для нее все закончилось.

– Все дети мечтают. Я тоже мечтала о разных подвигах. Вот они, мои два подвига!

– Нашу красавицу Марию надо за василевса просватать! – воскликнула Изабо с таким воодушевлением, словно сама обрела в браке великое счастье.

– Василевс вроде на принцессе Ирине собирается жениться или нашу Марию ждать намеревается? – невинно поинтересовалась дама Филомена, распутывая нити.

– Собирается, да что-то не спешит! А если и женится, так появится для нашей Марии жених-наследник.

Констанцию слова Изабо поразили. Как в ворохе кухонных отбросов порой валяется добрый хлеб, так среди глупой болтовни подруги попалась здравая мысль, и Констанция ухватилась за нее с проворством голодной побирушки, заметившей пропущенный кухаркой кусок. Как же она сама об этом не подумала! Княгиня взяла Марию на руки. Неужели эта малютка в один прекрасный день может стать императрицей Византии? Но зарастут же нежные щеки Бо колючей щетиной, почему бы и его сестре не повязаться императорским лорумом? Вспомнила, как сама страшилась быть отосланной в далекий, неведомый Константинополь. Если Мария уедет, она больше никогда не увидит свою голубку, не сможет поцеловать, не вдохнет волшебный запах детской головушки… Впрочем, какая глупость! Даже если такой брак осуществится, его придется ожидать еще долгие годы! И все же поскорее бы Мануил женился на этой своей Берте-Ирине и произвел на свет жениха для Марии или хотя бы невесту для Бо! Византийское родство решило бы все затруднения Антиохии.

Тем временем Изабо пристала к даме Филомене: