Книга Право на безумие - Аякко Стамм

Они медленно шли по тротуару без всякой цели, без какой-либо надежды куда-то придти, да и без особого желания тоже. Им надо было убить время, а оно никак не убивалось, оно медленно, вяло текло, отстукивая секунды в такт их шагам. Если бы время знало, как оно иногда нестерпимо тягуче, болезненно медлительно, то уж, наверное, постаралось бы перетечь к тем, кому его мучительно не хватает, кому оно нужно позарез, как воздух, как жизнь – ну ещё часик,… ну минутку,… ну хоть секундочку ещё побыть рядом,… пожить. Только время не желает этого знать, оно беспристрастно и каждому отдаётся равно, без предпочтений. Почему же иногда оно мучительно, а другой раз незаметно вовсе, как миг, как капля мига.

– Куда мы идём? – спросил вдруг Аскольд.

Нури не ответила, продолжая идти дальше.

– Нюра, мы уходим от театра… – вновь заговорил он ещё через несколько десятков метров. – Уже довольно далеко ушли…

Женщина подошла к краю тротуара и остановилась лицом к проезжей части. Аскольд встал рядом.

– Может, всё-таки зайдём куда-нибудь, перекусим? – спросил он через несколько минут. – Чего стоять-то посреди улицы как три тополя на Плющихе?

В ответ всё то же молчание.

Это беззвучное, безвременное ничто уже настолько взвинтило психику Аскольда, что он был бы рад какому-нибудь катаклизму, землетрясению, даже ядерному взрыву, лишь бы происходило хоть что-нибудь, лишь бы хоть что-то менялось, преображалось, двигалось,… Но ничего не менялось, не двигалось. Жизнь текла вовне,… везде,… где угодно только не в их маленьком замеревшем мирке. И он никак не мог его расшевелить, оживить, растормошить,… даже уйти не мог. Но и продолжать тупо стоять на одном месте тоже был уже не в состоянии.

– Мы долго будем так стоять? Это невыносимо, Нюра!

Женщина постояла ещё с полминуты, повернулась и пошла в обратном направлении. Так же медленно, молча, бесстрастно. В ней, конечно, бушевала буря, Богатов знал это, но бушевала беззвучно, как реакция ядерного синтеза внутри огромного сверхмощного реактора. И как только эдакая сила умещалась в столь маленькой, хрупкой женщине?!

До спектакля оставалось полтора часа, когда они оказались в маленьком уютном скверике близ театра. Нури села на скамейку и закурила. Аскольд не мог сидеть, в нём всё бурлило, кипело, но ему удавалось сублимировать эту шальную энергию в новый роман, который он начал полгода назад и который складывался уже в его мозгу в единое цельное полотно, как пазлы в картинку. Именно на творчество, на обдумывание, на самоличное переживание жизней своих героев он кидал сейчас лопатой свою энергию, будто уголь в паровозную топку. Богатов прохаживался взад-вперёд перед скамейкой и внешне казался вполне спокойным, только курил одну сигарету за другой, а так в общем обычный, нормальный человек.

Так прошло полчаса.

Уже начали подходить и подъезжать первые гости – кто парочками, а кто и шумными компаниями. Наконец, двери театра раскрылись настежь, приглашая всех внутрь царства Мельпомены. Аскольд облегчённо вздохнул – дождались.

– Пойдём, Нюра. Уже впускают, – сказал он, предложив даме руку.

Нурсина встала сама, не приняв протянутой руки. Но едва поднявшись со скамейки, не сделав ни единого шага, вдруг замерла, как статуя. Затем медленно, как бы в нерешительности обернулась назад и, отрешённо опустив руки, запрокинула лицо к небу. Из глаз по щекам потекли крупные горошины слёз.

– Господи, да что же это такое?! Ну, за что,… за что мне всё это?!

– Что такое? … Что ещё случилось? – забеспокоился Аскольд, подошёл ближе и заглянул туда, куда только что посмотрела женщина.

Сзади, пониже поясницы чётко просматривались три жёлтые горизонтальные полосы, точно под цвет скамейки. Новое вечернее платье Нюры было безнадёжно испорчено.

«Всё… Это уж точно конец…» – пронеслось в сознании мужчины.

Около двух минут они стояли в тупом беззвучном ступоре.

Первым начал приходить в себя Аскольд.

– Может,… бензином… – выдавил он из себя пустое, определённо понимая, что всё бессмысленно, глупо.

Ещё несколько минут проползли неисчерпаемой вечностью. Надо было что-то делать, не стоять же так бесконечно. В конце концов, платье – ещё не всё богатство, театр – не всё искусство, загубленный вечер – не вся жизнь. Хотя, что это за жизнь…?

– Ладно, Нюра, успокойся,… Ничего не поделаешь… – искал он слова утешения, но получались лишь дежурные штампы. – Сегодня не наш день… Не срослось что-то… Успокойся…

Женщина стояла неподвижно, будто мраморное изваяние, и только непрерывно текущие по щекам слёзы показывали определённо, что это вовсе не камень. Её было жалко искренне, по-человечески жалко,… Изумительно – сколько внутренней силы хранилось в этом маленьком, хрупком существе, сколько терпения всех невзгод, навалившихся на неё в этой жизни… И сколько ей предстоит ещё вынести… Временами она была сущим ребёнком, маленьким, слабым, ранимым… Её отчаянно хотелось прижать к сердцу и согреть, защитить, уберечь… А в иное время этот ребёнок обращался вдруг демоном, и тогда хотелось бежать прочь, защититься, уберечься самому. Ох, как же это трудно быть внучкой Чингисхана,… а как тяжко быть рядом.

– Успокойся, Нюра, пожалуйста… Да Бог с ним с этим театром и с этим платьем! Новое купим…

Стараясь её утешить, Аскольд коснулся плеча женщины…

Но та вдруг резко, как от удара электротока, одёрнула плечо и отвернулась.

– Ну что ты? Ведь это же только платье… – он снова коснулся её.

– Не тронь! Не смей меня трогать!!! – закричала она и снова отскочила.

– Нюра, да чем я-то сейчас виноват?

– Отстань! Оставь меня в покое!

Жалость тут же сменилась негодованием и раздражением. «Блин горелый, вот так всегда, сама же испортила вечер, и я же остался виноват во всём!». Захотелось вдруг плюнуть и уйти куда глаза глядят от греха подальше,… но не оставишь же её тут одну…

– Поехали домой, – проговорил Аскольд сухо.

Нури молчала, не двигаясь с места.

– Слышишь, Нюра? Поехали домой. Чего зря стоять?

Никакой реакции вновь не последовало. Вернее вся реакция заключалась в ещё более укрепившемся решении лучше умереть, но ни в коем случае не уступить. Она могла так простоять и час, и два,… и до утра следующего дня. Нечеловеческое упрямство придавало ей необоримую силу. Оставалось лишь смириться и терпеливо дожидаться, когда злополучный дедушка устанет и отправится отдыхать в свой гэр[64]. Либо обуздать силу силой же.