Книга Коллекция нефункциональных мужчин. Предъявы - Наталья Рубанова

— Слава Владыке Речи! Слава Драгоценности Лотоса! — еще громче закричали ламаисты, а потом затихли и стали пить свой вонючий чай с маслом, даже не предложив тот Анфисе.

— Очень надо, — усмехнулась она и полетела налево, обретя знание прошлого, настоящего и будущего, а так же ощущение осознания своей беспредельности. — Как жаль, что это чувствуешь только в Бардо…

— О, благороднорожденная, слушай! Сейчас под влиянием кармы твое тело желания примет цвет того мира, в котором тебе предстоит родиться. Тускло-белый — цвет мира дэвов, тускло-зеленый — мира асуров, тускло-желтый — из мира людей, тускло-голубой — из мира животных, тускло-красный — из мира «прет», а тускло-серый — из Ада. Наставление это особенно важно, Анфиса: какой бы свет тебе ни сиял, размышляй о нем сострадательно — это еще может предотвратить твое рождение. Это глубочайшее знание, воспользуйся же им, а то опять все сначала: ясли, алфавит, институт, очередной Небезызвестный… Погрузись в состояние Чистоты и Пустоты… — но Анфиса уже не слушала, так и не доборов остаток привязанности:

— «Небезызвестный»… — сдержанно-скромно улыбнулась она и, подобно красивому ночному насекомому, устремилась к желтому цвету, который показался ей неожиданно ярким, а вовсе не тусклым, как увещевал Голос.

Я словно бабочка к огню

Стремилась так неодолимо… —

раздавался романс Ларисы из телевизора роддома, куда залетела Анфиса.

В Любовь, волшебную страну,

Где назовут меня любимой…

Анфиса отстраненно наблюдала за десятком одновременно распотрошенных снизу женщин, живот одной из которых она должна покинуть в случае собственного очередного рождения, потом заорать истошно «А-а-а!», стать мокрым красно-синеватым комком и забыть все-все, что знала раньше, забыть себя, прежнюю Анфису, и тогда — кранты: ясли, алфавит, бередящий нервы Небезызвестный, слезы, деньги, похмелье, зачетка, переезд, грязные тарелки…

Где бесподобен день любой,

Где не страшилась я б ненастья.

Одинаково безмакияжные женщины в одинаковых застиранных халатах; тапочки, как музейные бахилы, непрекращающийся ор — как детский, так и дамский, очень похожий на визг свиньи, которую убивают: Анфиса слышала в деревне, как режут свинью, поэтому не могла перепутать, а у одной тетки глаза были, совсем как у той хрюшки — серые и тоскливые.

Прекрасная страна — Любовь,

Страна — Любовь,

Ведь только в ней бывает счастье…

Анфиса прикинула, что это не Город даже, а самое настоящее Куево-Кукуево и кукуевей не бывает; любой ценой решила Анфиса не вырождаться. Для этого потребовались колоссальные усилия, и все, что могло болеть, вдруг заболело; Анфиса сама не заметила, как издала визг, так похожий на визг свиньи с грустным взглядом, предчувствующей нож…

На Анфису налетели ветер, ледяной шквал, град. Окруженной мраком Анфисе показалось, будто ее преследуют целые толпы людей. Обессилев от борьбы с ветряными мельницами, она опустилась до включения «Маяка» в куево-кукуевском коридоре и услышала из коробки радио:

— О, благороднорожденная Анфиса! Спокойно размышляй о своем божестве — Хранителе, как об отражении луны в воде. Соедини воедино цепь хорошей кармы, затвори врата материнского чрева и помни о противодействии. Настало время, когда необходимы искренность и чистая любовь, отбрось зависть к имеющим форму и размышляй себе о Божественном Гуру, Отце-Матери. Ты блуждаешь сейчас в Сидпа Бардо. Смотри же! Не видно твоего отражения ни в воде, ни в зеркале, да и тени ты не отбрасываешь…

Анфиса посмотрелась в треснувшее роддомовское зеркало в холодной душевой и, не увидев себя, расстроилась.

— Да, я не хочу рождаться, похожей на маленького розового свинёныша. Но и не отбрасывать тень — тоже не хочу!

— Ты должна, не отвлекаясь, принять одно-единственное решение. Принятие этого решения, Анфиса, очень важно и напоминает управление лошадью с помощью поводьев, — говорил Голос. — Что бы ты ни пожелала, все сбудется. Думай о добре, а не о зле — именно здесь и проходит сейчас граница между восхождением и нисхождением. Не отвлекайся, Анфиса! А будешь долго колебаться — хотя бы секунду, будешь долго страдать. Время пришло, соединяй цепь добрых дел.

— Смотря что считать «добрым делом», — усмехнулась Анфиса. — Вот, например, дам я соседу червонец на опохмелку, он и сочтет меня доброй. А все остальные будут смотреть с укором — с противным немым укором, как монашки на манекенщиц, и доброй вряд ли сочтут, — размышляла Анфиса, так и не решившая проблему добра и зла, и стала нанизывать все свои плюсы и минусы на ниточку — подряд, как бусы: получилось красиво, разноцветно и стильно.

— О благороднорожденная Анфиса! Сейчас ты увидишь соединяющихся мужчин и женщин. Помни, что тебе нельзя оказаться между ними! Размышляй о Божественном Гуру: твоя решимость непременно затворит врата материнского чрева!

— Спасибо, что напомнили, — беззвучно крикнула Анфиса, снисходительно различая запутавшиеся друг в друге руки и ноги М и Ж. Некоторые из них были почти совершенны, и Анфисе стоило целого нервного состояния не остаться с ними. Уродливые же или неинтересные тела Анфиса миновала с той легкостью, с которой музыкант минует быстрое подкладывание пальцев в каком-нибудь этюде. К тому же совершенства оказалось совсем мало, и вскоре Анфиса с облегчением вздохнула.

— Молодец, благороднорожденная! — совсем близко к Анфисе сказал Голос. — Ты вставила палки в колеса Сансары и теперь почти в порядке. «Почти» — потому что ни жива, ни мертва. Тебе нужно скорее выбрать.

— Ха, если б я могла, то давно бы уже выбрала между тем и этим, — зевнула Анфиса. — Мое уравнение, как видите, не просто решается.

— Любое уравнение можно решить. Это только люди вечный двигатель никак не изобретут, повторяя «вычисления колеса».

— На вечный двигатель мне, допустим, наплевать, — призналась Анфиса, — я же элемент деклассированный. Но ведь я-то и правда ни жива, ни мертва, и никто ничего с этим сделать не может, и никогда не сможет — потому что, для начала антиевклидова, это должна Я сама сделать, а у меня ни жить, ни умирать — не получается, все как будто понарошку…

— Ну, ну, — успокоительно пропел Голос. — На этот случай есть мудрое наставление.

«Какое?» — хотела спросить Анфиса, но вдруг, неожиданно для себя самой, произнесла что-то типа мудрого наставления самой себе: «Влечение и отвращение не должны определять мои поступ ки, иначе снова погружусь в океан страданий».

— А еще перестань принимать несуществующее за существующее, — обозначился вновь Голос. — Все вокруг лишь иллюзия твоего разума. Но ведь и разум иллюзорен, он не существует извечно, пойми Анфиса! Тебе только кажется, что ты есть! На самом деле тебя нет!

— Как это меня нет?! — изумилась Анфиса. — Ничего себе! Я очень даже есть; я все чувствую, слышу… Разве то, чего нет, может так чувствовать и слышать?