Книга Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Но одно дело — решиться бросить вызов судьбе, и совсем другое — действительно сделать это. Катриона взглянула за прозрачный газовый полог, отделявший крытый вход от спального помещения. Дорогой ковер покрывал пол, и низкое возвышение хлопкового тюфяка было завалено горой мягких подушек. В помещении царила тишина, столь глубокая и всеобъемлющая, что в ней тонули все смелые слова, красноречивые доводы и отчаянные мольбы, которые она держала наготове на кончике своего языка.

— Я…

Видимо, он сжалился над ней или счел благоразумным сделать их беседу еще более скрытой от посторонних. Еще одно слово на пенджаби, очень тихо, и появился слуга, чтобы потушить светильники, а затем, в свою очередь, тоже бесследно сгинуть в окружающей темноте.

— Скажи мне, что тебя тревожит.

Она тут же забыла, какие речи, какие резоны и объяснения заготовила, снова и снова повторяя их в уме. Она могла сказать лишь правду:

— Я пришла, чтобы быть с вами.

Он все понял правильно. И не отвел глаз. Но он смотрел на нее так долго, обегая ее фигурку взглядом своих зеленых глаз, что она решила — он ей откажет. Но он не отказал. Прошел по толстому ковру, покрывавшему пол шатра, чтобы откинуть занавеску, за которой в мягком свете открывался роскошный интерьер. Пригласил ее войти.

— Тогда входи.

И Катриона вошла в его маленький личный мир — царство темных, с богатым узором, ковров, и мягких белых тюфяков, и ярких подушек, и колышущихся полотняных стен. Все это можно было собрать и увезти с собой куда угодно. Ибо это был всего-навсего шатер, а не пышный дом или дворец с каменными резными стенами. Но он казался ей очаровательным.

Потому что принадлежал ему. Это был его дом, где она еще не бывала. Ее внимательный взгляд обежал комнату, выискивая ключи к разгадке этого человека по имени Танвир Сингх. Но Танвир шел за ней следом и прошел мимо, слегка коснувшись ее руки, а потом задул лампы. Бархатная чернота поглотила их обоих.

— Лампы отбрасывают тени на стены, — высказал он ей свое объяснение, и бабочки, которые давно порхали в ее животе, взлетели стаей, щекоча сердце нежными прикосновениями, от которых голова шла кругом.

Если она сделает этот шаг, ничего уже нельзя будет поправить. И Танвир Сингх это понимал.

— Я всего лишь мужчина, Катриона Роуэн! — Протянув руку, он коснулся ее подбородка. — Мужчина, жаждущий вдыхать благоухание жасмина, которое источает нежная кожа твоей шеи. Он хочет распустить твои волосы цвета абрикоса и пропускать их пряди меж пальцев. Мужчина, который хочет… тебя, — просто закончил он. — Не предлагай того, чего ты не вольна предложить.

В уютной темноте его слова согревали Катриону, а низкий тембр голоса проникал в самое сердце. В глубине ее пробудилось к жизни и рассыпалось искрами некое чудесное ощущение — должно быть, радость.

— Но я хочу предложить. — Больше ничего ценного у нее не было, кроме себя самой. Она могла принести ему в дар единственное, что у нее было. — И я хочу предложить это по доброй воле.

И она приступила к делу. Поставила на пол свой ранец, сбросила капюшон плаща и начала вынимать из прически шпильки. Одну за другой, аккуратно собирая их в ладонь, как будто из суеверия — рассыплет шпильки, и все прочие обстоятельства ее жизни разлетятся так, что собрать их она уже не сможет.

Но в действительности от нее мало что зависело. Она была игрушкой в руках Беркстеда, да и Танвира Сингха, вероятно, тоже. Она не слышала, как он двигался, но ощутила тепло его сильного тела, когда он встал у нее за спиной и провел рукой по ее распущенным волосам, перебирая в пальцах длинные пряди. Поднял их массу вверх, открывая затылок. Катриона повернула голову, выгибая шею, и закрыла глаза, ожидая ее прикосновения.

И наконец дождалась легкого, легчайшего прикосновения тыльной стороной пальцев, ласкового и чувственного. Его рука медленно двигалась вверх, проследив изгиб шеи прежде, чем ладонь повернулась и подушечки пальцев прошлись по мостику ключицы к плечу. Ее кожа ожила под покровом многослойного английского платья, сорочки и тесного корсета. Каждая клеточка ее тела, каждый дюйм кожи задрожали от сладкой тревоги и предвкушения. Одним легким прикосновением он наполнил ее страстным желанием оказаться в его объятиях.

Он осторожно привлек ее к себе. Катриона стояла, прижавшись спиной к его груди, — он позволил ей маленькую передышку.

— Мы начали, каур, — прошептал он ей на ухо. — И твое тело уже отвечает мне. Твоя кожа уже горит под моими пальцами. Но еще не поздно. И ты имеешь право подумать, хочешь ли принести мне этот дар. — Пальцы его скользнули в волосы и легонько потянули. Теперь его губы могли коснуться того места, где заканчивался воротник платья и открывалась теплая нежная плоть. — Ты должна понимать. — Обнимая Катриону, он стоял совершенно неподвижно, как будто у них под ногами разверзалась пропасть и одно неловкое движение увлекло бы их в бездну. — Ты должна понимать — если предлагаешь мне себя, я возьму тебя с превеликой охотой. Я заставлю тебя открыться для моих ласк. Я увижу тебя обнаженной и открытой для меня во всем великолепии сияющей белизны твоего тела. И я буду поклоняться ему как божеству — руками, языком и телом. Я научу тебя всему, что понимаю в искусстве наслаждения и восторга. Мы будем обнажены, — шепнул он, — и между нами будет лишь страсть.

Ее грудь уже вздымалась и опадала в знак согласия, а кожа горела в предвкушении его ласк. Она вдруг приобрела особую чувствительность, и Катриона чувствовала, как в глубине ее естества разгорается пламя — должно быть, это было желание.

— Только страсть будет между нами.

Она подняла руку, чтобы подтвердить свою решимость, чтобы претворить слова в дело. Пальцы пришли в движение, расстегивая на запястье тесный ряд пуговиц. Его руки легли ей на плечи, а затем легонько пробежались по всей длине рукавов.

— Позволь мне, каур. Я сам хочу тебя раздеть.

В кольце его рук она смогла откинуться назад, отдаваясь на волю его силы и уверенности, а проворные пальцы тем временам вынимали из петель пуговицы, одну за другой, и губы порхали вдоль линии ее шеи, зубы покусывали чувствительное сухожилие.

Когда запястья вырвались на свободу из тесного охвата пуговиц, Катриона обернулась к нему, приблизила губы к его губам и поцеловала с той же исступленной нежностью, которую он щедро расточал ей. Прижалась губами к его губам, дразня суровую линию рта крошечными укусами, как он уже успел ее научить.

Этот путь они преодолевали медленно и размеренно — путь соблазна; это была неспешная прогулка вместо бега сломя голову. Он не хотел спешить, продлевая ласку, чтобы разбудить ощущение. Медлил и ждал, когда в ней проснется желание и удовольствие напитает каждую клеточку ее тела, порождая жажду новых ласк, смелых прикосновений, властных жестов; во всем сквозила страсть, которая возносила Катриону все выше, к некоей цели, которой она еще не умела понять, но инстинктивно чувствовала ее призыв. Туда ее влекло, там ее ждали. Близко. Еще чуть-чуть, и можно дотянуться рукой.