Книга "Эффект истребителя". "Сталинский сокол" во главе СССР - Сергей Артюхин

Итак, есть три недели. Выступление советского лидера и шаха на площади – через двадцать два дня. Вручать клинок будут. Самое, казалось бы, время для атаки.

Но именно этого и будут ждать все спецслужбы. Атаки именно во время публичного выступления. И невольно расслабятся, запихнув Драгомирова с шахом в лимузин – русский без перса не поедет, оскорбление же.

Именно на пути с площади Сталина акция и должна состояться. Со взрывами, стрельбой и прочими радостями жизни. А напоследок – всегда есть страховка-снайпер, ждущий шанса в девяти сотнях метров от посольства Советского Союза.

Проблема в том, что снайпер сможет сделать только один "чистый" выстрел. А цели вполне может быть две – шах и Драгомиров. И в кого прикажете стрелять?

По идее – в шаха. Все-таки первичной задачей Стражински являлся Иран. А возглавляющий Советы русский подвернулся, по большому счету, случайно и от главной задачи отвлекать не должен бы. Но это именно что стратегический выбор. Драгомиров или шах? Шах или Драгомиров? Что важнее – притормозить Советы сейчас, но не получить Иран, или получить Иран, но только лишь уверить русских в правильности пути?

За убийство именно Драгомирова было множество аргументов. Одним из важнейших, в рассматриваемом цэрэушником варианте, оставался тот, что смерть шаха могла, в общем-то, к победе и не привести. Если русские войска среагируют оперативно, то переворот закончиться не успеет. И озверевшие большевики снесут к чертям собачьим всякое сопротивление.

С другой стороны, если шах останется жив, то переворота не будет вообще. Ну, или, по крайней мере, он будет более чем затруднен. Ибо основная масса войск вполне способна сохранить трону верность. Ведь одно дело, когда трон пуст, и совсем другое – когда на нем сидит легитимный, в общем-то, правитель.

Так или иначе, дать ответ на этот вопрос Джозефу предстояло в ближайшие дни.

Мгновения прошлого. Москва, декабрь 1937-го года.

— Как это понимать? — Сталин задал этот вопрос таким тоном, что даже самому недалекому человеку стало бы ясно, в каком вождь бешенстве. — Как. Это. Понимать.

Ежов в данный конкретный момент ответить не мог. Потому что не было у него ответа. Если честно, то от страха он не мог даже говорить. Вообще.

— Враг народа? Враг народа?! А этот враг народа, между прочим, товарищу Сталину жизнь спас! Дважды! Один раз – так и вовсе, собою прикрыл! И вдруг – враг народа. Ви, товарыщ Ежов, получаэтса, хотытэ сказат, что враг народа товарыща Сталина спасал, значит, и товарыщ Сталин тоже враг народа?

Акцент, особенно усилившийся и показывающий, насколько разозлен вождь, главу НКВД добил. Втянув голову в плечи, он попытался хоть что-нибудь ответить, но на выходе получилось лишь только невнятное бормотание.

— Что? Ви, товарыщ Ежов, может, громче скажетэ? Чтобы все слышали? Ваше замэститэль спысок составлял? А подпысь почэму ваша стоит? Нэ зналы?

Состояние Сталина было понятно. Узнать о том, что человек, спасший тебе жизнь, причем – как говорилось – неоднократно, расстрелян как враг народа по очевидной глупости… Да, человек непростой, с характером, мягко говоря. Но и угрозы от него – ни малейшей. А тут – расстреливают, да еще и докладывают задним числом. И ведь случайно глаз за фамилию зацепился…

Более того, конкретно про него, про Драгомирова, сказал же – не трогать. Ни при каких обстоятельствах. И теперь это… Плевок в лицо. Практически публичный.

"Все, доигрался Ежов. Лаврентий уже докладывал, насколько тот замарался. А теперь еще и это. Ну Сергея-то за что, сволочь такая? И знал ведь, что тот меня спасал, пулю мою поймал. И Триандафиллов теперь как смотреть будет? И ведь с Сергеем в отличных отношениях, даром тот фамилию жены взял. Стоп, а у него сын ведь есть? — мысль вождя привычно свернула с дорожки "как все плохо", на дорожку "как исправить". — Точно, будущий пилот. Молодой совсем. Надо присмотреть…

А с этим мерзавцем пора заканчивать. Надо Лаврентию намекнуть, пусть готовится дела принимать".

— Ви, товарыщ Ежов, можэтэ идты. Подумать над отвэтом. Ми с вами еще поговорым, позже.

И, наблюдая за бледным, обильно потеющим человечком, покидающим его кабинет, вождь все пытался вспомнить, как зовут сына старого товарища.

"Борис? Вроде да… Хотя нет, по-другому. Бронислав? Точно нет, откуда вообще вылезло… Богдан? Точно, Богдан!"

Народный комиссар внутренних дел, жить которому оставалось несколько недель, понятия не имел, что, подписывая очередной расстрельный список, радикально изменил историю Советского Союза.

* * *

Серое сентябрьское небо над Киевом начинало ронять первые капли дождя, когда Генеральный Секретарь ЦК КПСС вышел из машины.

На могиле родителей Богдан задерживаться не любил. Слишком тяжело он здесь себя чувствовал, слишком укоризненно смотрел с памятника отец.

В столицу Украины Драгомиров прилетел ненадолго – до поездки в Иран оставалось совсем немного времени, а к правильному проведению провокации готово было далеко не все. Но время зайти на кладбище он выбрал.

Принес цветы. Налил в рюмку коньяк – отец принципиально не любил водку. Мама не пила вообще – ей Богдан налил сока. Не самое традиционное поведение, да. Но как-то так уж у него повелось.

Посидел на скамеечке, молча. Сидел под моросящим дождем без движения, долго – минут пятнадцать-двадцать. Потом тяжело поднялся и налил коньяку и себе. Отсалютовал отцу, улыбнулся маме. Выпил.

— Знаешь, батя, как все надоело. Эти интриги, эта политика. Нет, порой интересно, конечно, но устаешь от этого сильно, — Драгомиров разговаривал негромко, словно боялся, что стоящий в трех десятках метров охранник его услышит. — И девчонки еще. Никак не решусь. Вроде Алена нравится, причем сильно так, аж голову кружит. Но и Дарья тоже ничего. Тихая, спокойная…

Снова помолчал, прислушиваясь к тишине. Улыбнулся, будто что-то услышал.

— Знаю, что дурак. Иран этот, провокация. На кой мне все это нужно? Сидел бы себе в Москве, делал бы дело. Рано или поздно вылезли бы, мерзавцы. Но нельзя. Никак. Не могу я на съезд с этим идти, решить все надо… И с девчонками тоже.

— Боишься? — прошелестел ветер.

— Боюсь. Особенно с Аленой. Такая она вся… заводная. Таня тоже такой была. Ей бы она понравилась.

На могилу к Татьяне Драгомиров не ходил ни разу. Даже не пытался – понимал, что не сможет. Даже полтора десятка лет спустя. Слишком сильно любил. До сих пор.

Похоронена она была не так и далеко. Место он знал, и сейчас ему вдруг почудилось, что сможет. Сможет подойти и вот так же поговорить.

— Я, наверное, пойду, родные. Извините, что нечасто захожу. И ненадолго, — положил руку на памятник, погладил. Кивнул отцу, улыбнулся маме. — Я уж постараюсь вас не подвести.

Развернулся и не оглядываясь зашагал к дорожке.