Книга Код Майя: 2012 - Аманда Скотт

— Фернандес, нет! — Он наклонился к нему, готовый прийти на помощь, но было слишком поздно.

Находясь совсем близко к другу, он увидел момент, когда душа отделилась от тела де Агилара. Оуэн поднял голову. Тень де Агилара поклонилась ему.

— Не скорби обо мне, мой друг. Смерть не такая уж плохая вещь, если ей предшествовала радость, а я не раз познал ее в твоем обществе.

— Нет! Ты не можешь умереть! — Оуэн чувствовал себя ужасно, он не раз видел, как мучаются другие люди, когда умирают их близкие, но сам никогда не испытывал ничего подобного, даже когда умерла его бабушка.

Он все еще держал в руках голубой камень, и тот пел для него. Полный решимости, Оуэн поставил его на землю у своих колен. Его пальцы наткнулись на разбросанные кости. Он откинул их в сторону и повернулся так, чтобы его спина уперлась в стену, а острые камушки впивались в тело, давая дополнительную фиксацию.

Граница между жизнью и смертью стала осязаемой, тонкой мембраной мерцающего мрака, формирующего воздух перед ним. Держа голубой камень и ощущая острые неровности стены спиной, Оуэн просунул свободную руку сквозь барьер в то место, где тело де Агилара лежало в мирах смерти.

Он ощутил обжигающий жар, словно засунул руку в печь. И тут же руку охватил леденящий холод, превративший его изувеченные пальцы в железные гвозди, которые утратили способность сгибаться.

Оуэн разразился проклятиями, но продолжал тянуть руки вперед, чтобы прикоснуться своей собственной жизнью к темному месту смерти де Агилара.

И смерть пришла к нему, стремительнее змеи или скорпиона, сокрушительнее лавины или обвала. Обретенная им благодаря дыму быстрота не помогла ее избежать. И когда его рука стала покрываться темным льдом, который устремился к его сердцу…

…Он встретился с непреклонным зовом голубого камня, исходящим из самой сердцевины его души.

И мир разорвался на осколки голубого, черного и алого.

Седрик Оуэн упал на спину, ударившись головой о камень. Огонь обжег его с одной стороны, холод с другой. Какая-то часть его напуганного разума подсказывала, что он очутился в аду, что священники были правы и теперь ему целую вечность предстоит сожалеть о своей гордыне.

Однако другая часть его разума говорила, что голубой живой камень тяжелым грузом лежит у него на груди и что его сейчас вырвет.

Он перекатился на колени, и у него началась страшная рвота, которая не прекращалась до тех пор, пока у него не возникло ощущение, что из горла сейчас начнут вываливаться куски внутренностей. Кто-то вложил в его руку сосуд, сделанный из листа, свернутого в конус и сшитого тонкими древесными побегами. Он выпил густую горькую жидкость без слова жалобы.

Оуэна вырвало трижды. И трижды ему помогали выпить отвратительной горькой жидкости. Наконец он сумел открыть глаза, чтобы выяснить, бог, дьявол или какой-нибудь монстр управляет теперь его судьбой.

Его взгляд обратился к похожему на призрака человеку в белой рубашке, сидящему возле костра, положив на колени одну руку. Он заморгал, но фигура в белом не исчезла.

— Добро пожаловать обратно, — спокойно сказал Фернандес де Агилар. — Похоже, я снова перед тобой в долгу, ты опять спас мою жизнь.

И во второй раз за последние несколько дней Седрик Оуэн потерял сознание.

ГЛАВА 22

Южные земли майя, Новая Испания

Октябрь 1556 года

Он проснулся уже после того, как рассвело, в те часы прохлады, когда приятно иметь под боком горящий костер.

Он лежал в траве, а не на мозаике, над головой шелестели кроны деревьев, полные разноцветных птичек и пушистых зверьков, которые висели на ветках и смотрели на него ленивыми черными глазами.

Он больше не слышал их дыхания, не мог заблудиться в искрящемся отражении блистающего оперения птиц. Оуэн горевал о своей потере, как горевал бы, если бы лишился слуха или зрения.

Он сел, и его тут же вырвало; теперь его тело даже не пыталось сопротивляться. На сей раз его поддерживала Наджакмал. Она дала ему напиться все той же черной жидкости; он ощутил прикосновение ее груди к своей спине, вздрогнул и отстранился.

— Седрик Оуэн?

Она слегка придерживала его за плечи.

Он не смотрел на нее; Оуэн не мог забыть, как она всю ночь просидела на границе между Невинностью и Опустошением.

— Я не оправдал ваших ожиданий, — сказал Оуэн.

Она выглядела изможденной; он увидел на ее лице глубокие морщины, которых не было прежде. Наджакмал с трудом улыбнулась, словно ее лицо забыло, как это делается.

— Нет, ты все сделал правильно.

— Но я жив, а все остальные погибли.

— И ты полагаешь, что это неудачный исход?

Она улыбнулась, как будто не могла поверить, что он действительно так думает.

Однако у Оуэна было неподходящее настроение для шуток.

— Я думал только о Фернандесе. Я не сумел вернуть голубой живой камень земле; он до сих пор со мной.

Камень не только был зажат в его руке, он оставался в его сердце. Что-то изменилось, так что теперь он не мог потянуться к камню как к чему-то существующему отдельно от него; камень стал Оуэном, или Оуэн стал камнем; теперь его песнь звучала в каждом биении сердца, а биение сердца стало песнью.

— Не ты должен был положить его туда, твоя задача состояла лишь в том, чтобы найти это место. И твой друг жив, значит, ты не потерпел неудачу. А это принадлежит тебе как доказательство твоего успеха.

Наджакмал вложила в его ладонь монету. Внимательно присмотревшись, он обнаружил, что это скорее бронзовый медальон с драконом, выгравированным на одной стороне. У него были орлиные крылья, гибкое тело ягуара, мощные челюсти крокодила и хвост змеи. У него за спиной вставало солнце, а высоко в небе плыла половинка луны. Перед драконом стоял человек; маленькая незначительная фигурка рядом с могучим зверем.

К медальону был приделан кожаный ремешок, сделанный из шкуры неизвестного Оуэну зверя. Наджакмал взяла подарок из рук Оуэна и надела ему на шею, и он подставил медальон лучам солнца.

— Это Кукулькан?

— Совершенно верно; именно он возникнет из союза четырех зверей, когда замкнется дуга из девяти камней. И лишь хранитель голубого камня может носить такую вещь до самого конца времен. Ты должен оставить ее себе и позаботиться о том, чтобы она была вместе с камнем.

Он нахмурил лоб.

— Но как я могу…

— Ты слишком много думаешь. Выпей это и спи. Поговорим позднее.

Она поднесла к его губам конус из листьев. Отвратительное черное питье ударило ему в голову и похитило разум. Он заснул. Когда же проснулся, наступила ночь, а потом вновь настал день, солнце уже клонилось к западу, озаряя совсем другую поляну; на этот раз Оуэн лежал под навесом из ветвей, и листья свисали прямо к его лицу. Сквозь прореху в навесе он видел горный пик; они находились на склоне, неподалеку от вершины.