Книга Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

— Наслаждайтесь жизнью, путешествуйте. Если не ошибаюсь, средства позволяют… Заводите молодую любовницу, в конце концов. Сейчас это модно. И для почек хорошо. Только перебарщивать не надо.

От доктора Михаил Львович вышел окрыленный. А что, в самом деле? Почему обязательно жить затворником? Дети выросли, разлетелись, жена померла, больше он никому ничего не должен. Да если вспомнить, много ли у него в жизни было радостей? Ради себя вообще не жил. Не на армейской службе, а все одно, — сорок лет оттрубил от подъема до отбоя. Неужто не заслужил на прощанье глоток чистых нег?

Сказано — сделано. Тем более что никаких технических проблем не возникло. Одним из очевидных признаков прорыва в мировую цивилизацию стала открытая, бесперебойная и повсеместная торговля женским телом, как пивом. Тем же вечером Михаил Львович позвонил по газетному объявлению в разделе «Досуг» и нерешительно осведомился, на каких условиях… Деловой женский голос ответил: за два часа досуга — сто долларов. На всю ночь — триста. Объявлений в рекламной газете, какие бросают бесплатно в почтовый ящик, было множество, самых разнообразных, с интригующими подробностями: «Дешево», «Азиатка», «Все!», «Королевны», «С легким паром», «Тайский массаж», «Фотомодели», «Суперлюкс», «Самое-самое» — и прочее в том же духе. Михаил Львович позвонил по объявлению «Студентки», почему-то подумалось, что это безопаснее. Диспетчерше зачем-то сообщил: я, знаете ли, не так уж молод. В ответ услышал бодрое: хотите несовершеннолетнюю? Нет-нет, испугался Трунов, обыкновенную… И, уже повесив трубку, подумал: странно. Как это студентки могут быть несовершеннолетними?

Первый любовный опыт новой жизни прошел более чем удачно. Через полтора часа явилась юная блондинка с черной сумочкой через плечо. Хоть и совершеннолетняя, но безусловно годившаяся ему во внучки или правнучки. Назвалась Алисой, и ничего порочного он в ней не заметил. Скромно одетая, в длинной юбке, почти не накрашенная. Когда уселись за стол, на который Михаил Львович выставил угощение, не нашел ничего более разумного, чем спросить:

— Где учитесь, Алиса, если не секрет?

— На филфаке, — ответила девушка. — Ой, пожалуйста, мне только глоток шампанского.

— Совсем не пьете?

— На работе — ни-ни. С этим у нас строго.

По каким-то признакам она угадала, что он нервничает. Дружелюбно положила нежную ладошку на его склеротическую длань.

— Не волнуйтесь, Михаил Львович, все будет хорошо. Где у вас спальня? Увы, у нас мало времени, — улыбаясь, взглянула на часики. — Осталось чуть больше часа.

— Вы же только приехали!

Потупилась смущенно:

— Извините, дорога входит в тариф. Так что давайте не будем терять время. Поднимайтесь, дорогой. Лучше потом по рюмочке выпьем.

Он был совершенно покорен ее непосредственностью и деликатным обхождением. И уж совсем воспламенился, услышав искренний комплимент, заверивший его любовный подвиг:

— Ну, дедушка, вы меня просто замотали. За вами никакой молодой не угонится.

Он предложил Алисе остаться на ночь, и она охотно согласилась, только позвонила в контору, чтобы предупредить. Эта ночь положила начало хороводу счастливейших ночей и дней, наполненных женским смехом, визгом, иногда слезами, иногда пылкими признаниями, и вообще всей той чарующей неразберихой и суматохой, которая делает жизнь похожей на затянувшееся любовное сновидение. Он привык к милым, беспутным, коварным, а в сущности, беспомощным созданиям, превратившим его увядание в бесконечную череду мимолетных, необременительных приключений. Да и увядания не было. Напротив, день ото дня он чувствовал себя все крепче, и через год мало кто из его прежних знакомых узнал бы в нем былого вечно нахмуренного и сосредоточенного высокопоставленного чиновника одной из самых грозных организаций страны. Иногда у него возникало чувство, что наконец-то он обрел свое истинное предназначение: быть покровителем, добрым дядюшкой всех этих невинных, пропащих созданий, вороватых и алчных, остроумных и туповатых, непостижимо прекрасных, как спугнутая с веток, взмывшая в воздух стайка весенних птах. Некоторые из них привязывались к нему надолго, чувствовали себя в его квартире, как в собственном гнездовье, ночевали и дневали в разных углах огромной квартиры, и это тоже его умиляло, хотя через несколько месяцев многие вещи куда-то подевались, включая картины, посуду и предметы мебели. Что за беда, зато он больше не был одиноким. При этом Михаил Львович не забывал учить своих прелестниц уму-разуму, бывало, в разгар самых разнузданных утех пытался вернуть их на путь добродетели, с серьезным видом внушая, что то, чем они занимаются, глубоко предосудительно с точки зрения общечеловеческой морали. На обольстительниц его проповеди действовали как допинг, некоторые помирали со смеху, но находились и такие, кто слушал внимательно, и, едва ублажив его ненасытную плоть, давал клятву немедленно покончить с позорным ремеслом и устроиться на обувную фабрику либо, на худой конец, поломойкой в богатый дом.

Однако известно, что все хорошее рано или поздно кончается, и для Михаила Львовича наступили трудные времена. Его накопления истаяли, на пенсию шибко не погуляешь, и впору было объявлять о своем полном банкротстве. О-о, как он хотел этого избежать, как надеялся умереть в окружении юных, смеющихся лиц. И хотя многие девчонки, особенно залетные, не москвички, привязавшиеся к нему, как к своему «бедному папочке», давно не брали с него платы за услуги, довольствуясь квартирой и столом (единственное условие — не водить кавалеров), его мужское самолюбие заранее страдало. Он не собирался на старости лет превращаться в заурядного сутенера. В тот вечер они были в квартире вдвоем с Алисой, сидели на кухне, пили чай и мирно беседовали. Первая его девушка по объявлению за год стала ему настоящим другом и, может быть, по душе была ближе, чем родные сыновья. Кстати, она ушла из «Досуга» и теперь лишь изредка подрабатывала в массажном кабинете. У нее началась зимняя сессия в университете, она заглянула прямо с консультации, но, как обычно, засиделась. Ее тревожило подавленное состояние Михаила Львовича, и она пыталась его приободрить.

— Миша, дорогой, у вас нет денег? А у кого они есть? Неужто из-за этого стоит переживать?

— Ты же знаешь, Аля, я должен девочек кормить. Одевать. В конце концов, я чувствую за них ответственность.

— За этих бессовестных шлюшек? — возмутилась Алиса (на самом деле она была не Алиса, а Маша, но оба привыкли к ее рабочему имени).

— Не говори так, — укорил Михаил Львович. — Ты прекрасно понимаешь, все они несчастные создания…

— Ага, несчастные… Вот подождите, как только пронюхают, что вы на нуле — их как ветром сдует.

— Думаешь, всех?

— Ну, возможно, не всех. — Алиса всегда старалась быть справедливой в своих суждениях. — Возможно, некоторые не совсем скурвились.

Старик поморщился, он не любил, когда Алиса не сдерживалась в выражениях.

— Хотел с тобой посоветоваться, Аленька. Помнишь, у меня есть небольшая дачка по Калужской дороге. Ее можно продать. Я наводил справки. За нее можно взять тысяч тридцать.