Книга Покаянные сны Михаила Афанасьевича - Владимир Колганов

А впрочем, все гораздо проще. Ведь, если верить Шустеру, сейчас всего лишь тридцать первый год и нет еще на свете ни Марины, ни даже Алекс. И не блуждал я еще с романом по Москве, не обивал пороги редакций журналов и издательств. Не получал отказов, не слышал лицемерных рассуждений о том, что вот не то и не так, как следует, пишу. Не слышал упреков в том, что заимствую сюжеты, что претендую на роль, которая явно не по мне. И не было еще бессонных и трагических ночей, когда готов был выстрелить в висок, покончив разом и со всем, бесповоротно…

Да, можно было бы радоваться избавлению от печалей и забот, от неизбежности разлук, от скучных и ненужных разговоров. Но только не сейчас, не здесь. Зачем мне это избавление, если нет свободы?

Ночью был вызван на допрос. Опять бесконечная игра. Все козыри у него, но только мы не в подкидного дурака играем. И вот на исходе третьего часа чувствую, будто что-то здесь не так. Словно бы все делается против логики. А логика, как никогда, проста: вот приговор, вот суд, и отправляйся на этап. Смотрю в его глаза и все пытаюсь угадать — что дальше-то?

А дальше было вот что.

— Есть тут один вариант… Не знаю, подойдет ли вам, но мне бы очень хотелось, чтобы все завершилось по-хорошему.

Я весь внимание. Он продолжает:

— Там прочитали ваш роман. — Глазами указывает на потолок. — Роман понравился. Мы даже готовы вам простить тот нелегальный, возмутительный вояж без нашего ведома в Европу. Поверьте, ничто человеческое нам не чуждо, особенно когда в деле замешана любовь. Все так, если бы не одно но. — Следователь замолчал, долго смотрит на меня и, глубоко вздохнув, говорит следующее: — Как ни крути, был все же нарушен закон, а значит, виновный должен понести какое-никакое наказание. Однако можно посмотреть на это и с другой стороны. Только представьте, что в Париже вы выполняли задание ОГПУ…

Следователь замолчал, а я уже прокручивал в мозгу варианты своего ответа. Ясно, что меня пытаются завербовать. Настойчиво, вульгарно, примитивно. Однако какой же из писателя сексот? Смогу ли я кого-нибудь предать, ну, скажем, князя или же Марину? Впрочем, я уже писал — Марины в это время даже в перспективе не было. Это уже легче. Но князь… Что он мне наговорил и что можно было бы квалифицировать как мое предательство? Да я же чуть ли не дословно обо всем в романе написал! Чем не довольны? Что еще им надо?

— А ничего не надо, мы и так все знаем, — отвечает он. — Я даже с вас расписку брать не буду. Речь о согласии сотрудничать. Удивлены? — Следователь лукаво смотрит на меня, а я и не знаю, улыбаться или плакать. — Все дело в том, что нам талантливые люди позарез нужны. Если не хватает в магазинах колбасы, можно на время затянуть пояса, как-то это пережить. А что делать, если нет талантов? Тут доктора бессильны, школы и университеты помочь не в состоянии, потому что никто не знает, как рождается талант. — Тут он перевел дух и посмотрел на меня ласково, примерно так смотрят на неразумное дитя. — И ваш арест, и бесконечные допросы, и чечевичная похлебка каждый день… все это только для того, чтобы вы поняли. Поняли, что вам так больше жить нельзя.

Тут следователь замолчал. Грустно посмотрел в окно и сказал:

— Думаю, что в самом скором времени вы в этом разберетесь. Ну а пока извольте отправляться домой, на прежнюю квартиру. Будете там пока что под надзором. Да, и, кстати, приглядитесь-ка к своим соседям. Вы ведь неплохой психолог, самому небось будет интересно, что да как…

Что он имел в виду, я так и не уразумел вначале. Но, конечно, был очень, очень рад. Жить мне предстояло под надзором Шустера — ну, этому я уже не удивляюсь. Вот только мой роман… Впрочем, ведь сказано уже, что роман там прочитали.

30

Дом этот чуть ли не сразу после постройки стал знаменит. Чем-то он привлекал внимание журналистов и писателей. Словно огромный кусок яблочного пирога, для большего удовольствия густо намазанный сверху медом. Я бы сказал, что это уже чересчур, но ведь кому-то нравилось…

Жили здесь люди уважаемые, мастеровитые — всех не стану перечислять, о них и так уже что только можно и нельзя успели рассказать. Тем более что теперь нет никакого смысла повторяться — пирог уже зачерствел, а сверху сплошь засижен мухами. Есть и такие, что в нем завязли навсегда.

Когда-то тут обитали художники, артисты, инженеры, профессора. Был даже один король! Всего лишь табачный король, ну так что же? Во всей России не было товара лучше, чем папиросные гильзы от Катыка. К слову сказать, не только Абрам Катык был из караимов. Бессменный и всеми уважаемый управдом — да что я говорю! — гениальнейший из всех московских управдомов Сакизчи тоже был выходцем из Крыма. Много легенд в прежние времена ходило о квартирантах дома. Тут жил и миллионщик-фабрикант, имевший намерение покончить с жизнью, — по счастью, выстрелом лишь испортил потолок. Тут и жена художника-кубиста с лицом словно бы списанным с одной из его картин, — как утверждают, прообраз героини «Зойкиной квартиры». Уж я-то знаю, что это не она, однако возражать не стану — любовь к писателю часто держится только на легендах, пусть неправдоподобных, но зато чем-то привлекательных.

Однако сдается мне, что, сообщая о жильцах этого дома, досужие рассказчики и авторы воспоминаний все же что-то утаили или, возможно, перепутали. Не знаю, из каких соображений, но это так. Вот, скажем, Сакизчи — мне ли не знать, чем занимался на досуге. Да в прежние времена желающим развлечься гос подам было известно, что нет лучше девок, чем у предприимчивого караима! Читаю дальше список жильцов: Анна Садуковна Пигит. Да уж не дочь ли прежнего владельца дома? Но вот оказывается, что нет о ней нигде ни слова, будто и не было наследников у богатого купца.

И тут я вспомнил то, о чем мне говорил следователь на Лубянке, как раз перед нашим расставанием: «Приглядись к соседям».

Вот оно что! Оказывается, я здесь не только под надзором, но вроде бы даже на задании. Чем эта Анна насолила органам, я тогда не знал. А если вдруг окажется хорошенькой? Чем черт не шутит…

Как выяснилось, Анна занимала одну из комнат в бельэтаже — когда-то вся квартира принадлежала их семье, теперь же и семья разбежалась кто куда, да тут еще эти вошедшие в моду «уплотнения». Словом, девица, по словам управдома, жила одна, что, надо признать, меня вполне устраивало. Знал бы я, в какую историю влезаю, не торопился бы Лубянку покидать.

Предлог для нашего знакомства нашелся пустяковый. Да кто же не знал ее отца? Ну а раз так, стрельнуть папироску, когда соседи некурящие или попросту сквалыги, да еще на улице пурга — это же самое оно! Ну не тащиться же мне в магазин за куревом!

По счастью, мою находчивость соседка оценила. Усмехнулась, глядя мне в глаза. Глаза, впрочем, были невеселые, да и лицо вызывало во мне только грусть, словно бы я знал наверняка или, скорее, чувствовал, что итог нашего знакомства будет для нее печален. Но только бы не для меня! Да что тут говорить, дама была явно не из тех, с кем хочется бодрствовать до самого утра и чтобы потом она сама в постель кофе подавала.