Книга Судьбе наперекор - Лилия Лукина

— Лена,— прервал нас Чаров.— Было такое предложение. Приходил Самойлов к Тимошенко и тот его письмо в Москву переправил. А ответ Самойлов получил тоже На банк, позавчера — отказ, естественно. Причем в таких выражениях, что и кирпич бы обиделся

— Что и требовалось доказать,— вздохнув, сказала я.— Если сейчас грохнут кого-то из московского «Содружества» или директора «Якоря», то, ежу понятно, что это из-за отказа продать акции. А нам Самойлову и предъявить-то нечего,— я повернулась к Солдатову.— Семеныч, поспрошал бы ты в райотделе, как там у Самойлова насчет алиби, вдруг сможем к чему-нибудь прицепиться и поприжать, а?

— Спросить-то можно,— поглаживая по своему обыкновению голову, сказал Пончик.— Чего ж не спросить? Съезжу-ка я к Прокопову, поговорю... Да они, я думаю, Самойловым-то и не интересовались вообще.

— Ну, что? Тогда разъезжаемся? — сказала я, вставая.— Семеныч — в райотдел, ты,— я посмотрела на Чарова,— к своим бывшим коллегам, а вот мне-то что делать?

— Думать! — чуть не хором заявили они.

По дороге домой я купила и подключила, как и собиралась, самый большой и простой сотовый телефон для Варвары Тихоновны и, приехав, потратила все время, пока варились пельмени, на то, чтобы научить ее им пользоваться. Смотреть, как она опасливо нажимает кнопки, а потом ненатурально громко говорит, поворачивая телефон так, чтобы микрофон был у ее губ, было и смешно, и грустно. Но экзамен она сдала, то есть смогла позвонить мне сначала на сотовый, а потом и на обычный телефон.

Только, когда баба Варя ушла, я уселась рассматривать фотографии — не хотелось ее расстраивать, она ведь действительно здорово привязалась к Бате, чего ж ей душу-то травить? Я перебирала снимки и не верила своим глазам — неужели это я? Счастливая, смеющаяся, с горящим взглядом... Теперь я понимала, почему Колька так на меня вызверился — уж слишком резким был контраст между той Ленкой, которую он привык видеть последнее время, и этой. А Батя действительно хорош, глядя на него отстраненным взглядом, подумала я. Но он мне сказал, что не вернется, значит, нечего себе голову ерундой забивать. Я прислушалась к себе — жалею я о том, что случилось, или нет? И решила, что все-таки нет, я поступила так, как должна была поступить. А фотографии эти вместе с Батиной запиской и той бутылкой шампанского лучше всего убрать подальше, чтобы глаза не мозолили. Но, если мне все равно, то, по идее, не должны эти вещи мне на нервы действовать? А, если действуют, значит... Что это значит? Что мне не все равно?

От этих размышлений меня оторвал телефонный звонок.

— Лена,— это была Уразбаева.— Ты знаешь, не идет у меня из головы эта история... Ну та, с кладбища... Не расскажешь мне, в чем там все-таки дело было?

Я просто неприлично обрадовалась, что появилась возможность отвлечься от неприятных мыслей, и тут же пригласила Юлию к себе, пообещав накормить чудными домашними пельменями и угостить кофе, какого она еще никогда не пробовала. Но на кухне я засомневалась — ведь фарш-то со свининой, а она все-таки мусульманка, так не посчитает ли она это оскорблением. Появившаяся вскоре с пакетом дорогого зернового кофе, который она пообещала приготовить по своему рецепту, Юлия только посмеялась над моими опасениями.

— За то время, что живу в России, я научилась есть все подряд.

Мы поужинали, причем я совершенно не могла понять, почему Юлия смотрит на меня с таким уважением, и только, когда она с искренним удивлением спросила, как у меня хватает времени при моей работе еще и домашними делами заниматься, я все поняла и расхохоталась.

— Юля, не надо думать обо мне так хорошо. Это не у меня, это у моей домработницы бабы Вари хватает времени, сил и умения, чтобы домашним хозяйством заниматься. Я же умею только зарабатывать деньги.

— Так ты такая же, как и я! — поняла она.

И все еще подсмеиваясь над тем, как похож наш образ жизни, она, пока я мыла посуду, сварила кофе и мы перебрались в комнату — кофе у нее получился превосходный.

— Можно? — кивнула Юлия на фотографии, которые я не успела убрать.

— Смотри, конечно. На острове снимали, когда шашлыки жарили,— объяснила я.

Юлия перебирала фотографии, время от времени спрашивая: «А это кто?». Отложив их, она грустно сказала:

— Счастливая ты.

— Я?!

— Ты, конечно,— она показала на Батю.— Красивый мужчина, сильный и надежный. Повезло тебе, что такого встретила.

— Юля, давай не будем об этом,— и я перевела разговор на Кострову, начав пересказывать то, что в свое время услышала от Егорова и Панфилова.— Вот и все,— закончила я.— Если захочешь узнать эту историю в подробностях, то можно спросить Владимира Ивановича, который ее гораздо лучше знает!

— Это тот, который на кладбище был? Седой, голубоглазый?

— Да. Он же полковник милиции в отставке. Вот уж у кого сюжетов, хоть пруд пруди.

— А-а-а,— понимающе улыбнулась Юлия.— Так это у тебя с ним роман?

— Да нет, не с ним. И, вообще, ни с кем. Так уж у меня получилось.

— Ладно, не хочешь — не говори,— она оглядела комнату и спросила: — Тогда скажи хоть, кто тебе такой ремонт сделал. Мне бы тоже нужно было квартиру в порядок привести — дозрела я до ремонта. Тянула-тянула, а теперь самой на нее смотреть противно. Дай телефон мастеров.

Я только поморщилась.

— Да не мастера мне ремонт делали. Вот он,— я кивнула на фотографии.— А я ему помогала.

— Так у него еще и руки на месте? — изумилась она.— Чем же он тебя не устраивает?

— Юля, меня, вообще, устраивал один-единственный мужчина на свете, но его больше нет. Он полтора года назад погиб,— я отвела глаза.

— Ой, Лена, прости... — она искренне расстроилась.— Если тебе от этого легче станет, то расскажи... Вместе поплачем...

Я задумалась — судя по ее книгам, с логическим мышлением у нее все нормально, может быть она сможет мне объяснить, что со мной происходит. Против моей воли слова Галины, что я сделала ошибку, не выходили у меня из головы и я решила проверить — если в жизни Юлии действительно было что-то страшное, что смогла увидеть Певунья, то вдруг и в моем случае она не ошиблась. Но, если хочешь, чтобы с тобой были откровенны, будь откровенной сама. И я рискнула.

— Знаешь, Юля, когда у психотерапевтов возникают проблемы, то они не берутся решать их сами, а обращаются к другими врачам. Вот и у меня сейчас такой случай.

— Так давно известно: «Чужую беду рукой отведу, а к своей ума не приложу». Не знаю, смогу ли я дать тебе дельный совет, но твердо обещаю — все, что ты скажешь, здесь и останется.

— Хорошо. Только у меня потом будет к тебе один вопрос. Пообещай, что честно ответишь,— Она кивнула, соглашаясь, а я встала и достала фотографию Игоря.— Вот. Это тот самый человек.

Впервые я была так откровенна с кем-то посторонним — Егоров не считается — и рассказала абсолютно все: об Игоре, о Бате, о предсказании старой цыганки, о словах Галины и о том, что не могу разобраться в себе. А под конец, собравшись с духом, даже прочитала стихотворение (первое и, наверное, последнее в моей жизни — я ведь даже девчонкой их не писала), которое у меня само собой сложилось на смерть Игоря: