Книга Любожид - Эдуард Тополь

– А где же Ленин? – спросил красавчик, оглядывая стены и адресуясь, конечно, не к ней, голландке, а к своим.

– Ваши документы, пожалуйста! – вдруг сказала она по-русски и без всякого акцента. – Паспорта, визы. И все остальные документы, которые вы принесли для отправки в Израиль.

«Гэбэшница! – тут же подумал Рубинчик. – Капитан КГБ, не меньше! Только у них такие прямые спины и такая самоуверенная посадка головы. Но неужели эти голландцы такие идиоты, что не видят, кого берут на работу? Секретарша консула – гэбэшница!»

Узбекский еврей сунул руку под свой халат и вытащил из-под него вышитую матерчатую сумку. Из этой сумки он извлек целую стопку документов – штук двадцать школьных аттестатов зрелости и с десяток институтских дипломов и свидетельств об окончании техникумов. Часть этих документов уже пожелтела от времени, но некоторые были еще совсем новенькие, блестящие.

– Чьи эти документы? – тут же подозрительно спросила секретарша консула, в ее голосе была скрытая неприязнь.

– Мая сэмья! – гордо сказал узбекский еврей. И показал на листок, приклеенный к его выездной визе: – Сыматри! Двадцать семь человек едем! И сы дэтьми! Три вырача, дыва инжэнер, три бухгалтер, адин ахымический ученый. Как думаеш, ахымический ученый в Ызраиль сыможет работать?

– Это не в нашей компетенции, – сухо сказала секретарша. – Составьте список ваших документов и вложите в этот конверт.

И такие же большие плотные белые конверты получили все остальные. Эта процедура отправки документов через посольство Голландии тоже была одной из загадок имперской логики. Почему людям, выезжающим из страны, не разрешалось везти с собой оригиналы своих дипломов об окончании школы и университета, но разрешалось сдавать эти же документы в иностранное посольство?

Но маленькая пышноволосая молодая женщина с украинской фамилией Степняк отказалась от конверта – она не передавала в Израиль никакие документы. Рубинчик вдруг вспомнил, что за все время стояния в очереди эта Степняк не произнесла ни слова. Она простояла два часа в возбужденно-счастливой еврейской толпе, но ни разу даже не улыбнулась. Наоборот, на ее заостренном лице было выражение отчуждения и неприятия их всеобщей радости. Словно она оказалась тут не по своей воле, а по принуждению…

– Вы же получили разрешение еще два месяца назад? – вдруг изумленно сказала секретарша консула двум парням-приятелям, разглядывая их документы. – Почему вы еще не уехали?

– Нам дали отсрочку по болезни, – объяснил ей красавчик.

– Мы болели.

– Оба?

– Да, – сказал он, ворожа ее своими радужными глазами. – Свинка, заразная болезнь. Сорок дней карантина.

Чувствуя, как сползают по спине намокшие от пота тетради, Рубинчик вложил в конверт свой диплом выпускника Ростовского университета, членский билет Союза журналистов и консерваторский диплом своей жены. И, отдавая конверт, сказал, стараясь, чтобы это выглядело непринужденно:

– А консул нас примет?

Секретарша вскинула на него внимательные глаза. Словно сфотографировала взглядом.

– Примет.

«Кретин! – тут же обозвал себя Рубинчик. – Идиот! Уже выдал себя! Не успел перешагнуть порог, а уже выдал! Впрочем, это можно поправить…»

– Вы не знаете, сегодня он дает ссуду?

– Это вы с ним обсудите сами, – бесстрастно ответила она.

«Ссудой» назывались «подъемные» деньги, которые каждый еврей мог получить у голландского консула на покупку билетов до Вены и прочие отьездные расходы. К 1978 году американские евреи были уже хорошо информированы о том, что 500 рублей, которые Империя брала с каждого эмигранта за лишение советского гражданства, – это трехмесячная зарплата местного инженера или шестимесячная – школьного учителя. При таких заработках восемьдесят процентов советских людей не имели никаких сбережений, и если в семье были дети, то уплата двух-трех тысяч рублей только за потерю гражданства становилась серьезной проблемой, из-за которой многие еврейские семьи откладывали отъезд на годы. И только добравшись до голландского посольства, люди узнавали, что, оказывается, их еврейский Бог и в этом вопросе о них позаботился. Он надоумил американских евреев дать голландскому консулу деньги на оплату их выкупа из СССР. При этом мудрое советское правительство не разрешало, конечно, консулу выдавать советским евреям американские доллары, но смотрело сквозь пальцы на то, что этот консул каждую неделю вносил в советский Государственный банк миллион долларов в обмен на семьсот тысяч новеньких, только что отпечатанных советских рублей. Затем именно эти бумажные рубли консул как бы негласно выдавал евреям-эмигрантам, а те относили эти рубли снова в Государственный банк как оплату за лишение советского гражданства. И квитанцию предъявляли в ОВИР…

Таким образом, не ударяя и палец о палец, Империя за каждого выпускаемого еврея – включая грудных детей и пенсионеров – получала 750 долларов и свои 500 рублей.

Но разве не стоит свобода таких денег?

Между тем секретарша консула проверила вложенные в конверт документы, вытащила из конверта Рубинчика его коричневый билет – «корочку» Союза журналистов – и вернула ему:

– Это мы не принимаем. Только документы об образовании.

Затем, собрав все конверты, исчезла за дверью консула.

Евреи переглянулись. Каждый из них, даже бухарский бородач, если не умом, то врожденной подсоветской интуицией уже определил принадлежность этой дамы к Великой и Всезнающей Организации. Но они придержали языки за зубами. Хотя на стенах этого посольства нет портретов Ленина и Брежнева, но при таких сотрудницах уши у этих стен должны быть обязательно.

– Если выскочим отсюда через полчаса – успеем в австрийское посольство, – сказал красавчик своему толстому приятелю. – Там в два закрывают.

– Не успеем… – ответил тот.

Действительно, время текло, а секретарша не появлялась. Только теперь Рубинчик, да и остальные с удивлением обнаружили, что в этой заграничной приемной им, посетителям, присесть негде – нет ни стульев, ни кресел. Еще раз оглядев комнату – нет ли объективов телекамер, – Рубинчик облокотился спиной о стенку и, якобы почесывая спину, осторожно, украдкой подтянул сползающие на ягодицы тетради.

В этот миг дверь консульского кабинета распахнулась, в ней стояла секретарша. Держа в руке один из конвертов, она прочла:

– Данкенжанов!

Бухарский бородач снял тюбетейку и прошел к консулу. Секретарша осталась в приемной, села за свой стол, стала просматривать какие-то бумаги. От ее присутствия и от того, что она лишь изображала деловую занятость, атмосфера стала давящей.

Но тут хмыкнул молодой толстяк. Сложив бантиком свои пухлые губки, он сказал задумчиво и глядя вверх, в потолок:

– Данкенжанов… А ведь он, наверно, узбекский Данкевич…

– Ага, твой родственник! – подхватил его красивый приятель и в упор посмотрел на секретаршу, поднявшую голову от бумаг.