Книга Голодная степь: Голод, насилие и создание Советского Казахстана - Сара Камерон

была не борьба с казахами как таковыми, а всего лишь решение проблем, которые власть считала политическими, – остановить распространение болезней, ликвидировать беспорядки в городах, нехватку хлеба на государственных рынках. Таким образом, с точки зрения Конвенции о геноциде, которая и есть источник юридического определения геноцида, казахский голод геноцидом, по-видимому, не является, поскольку существующие данные не указывают на то, что власти стремились уничтожить казахов как этническую группу. Впрочем, если мы обратимся к первоначальному определению геноцида, которое сформулировал Лемкин и которое включает не только физическое уничтожение, но и политическое, социальное или культурное, то казахский голод, вероятно, можно считать геноцидом. Ведь при помощи коллективизации советское руководство стремилось уничтожить кочевой образ жизни – ключевую часть казахской культуры и идентичности.

Но фиксация на понятии геноцида мешает увидеть картину в целом. Казахский голод был преступлением против человечности. Он привел к смерти более миллиона гражданских лиц и к физическим и душевным страданиям тех, кто выжил. Тот факт, что в глазах общественности главнейшим и окончательным преступлением стал геноцид, под юридическое определение которого казахский голод, видимо, не подпадает, вовсе не уменьшает страданий казахов и не делает казахский голод менее достойным внимания. Напротив, этот факт – что казахский голод, будучи одним из самых гнусных злодеяний сталинского режима, не вписывается в юридическое определение геноцида, – должен заставить историков вновь задуматься о том, как мы классифицируем и изучаем массовые преступления и их осуществление. Делая столь сильный упор на те случаи, которые соответствуют принятому определению геноцида, мы тем самым, возможно, скрываем другие массовые преступления, такие как казахский голод, которые тоже имели политическое происхождение и были не менее разрушительны для человеческих жизней.

ЭПИЛОГ

В 2011 году Нурзия Кажибаева, пережившая казахский голод 1930–1933 годов, отметила, что некоторые казахи, по-видимому, предпочитают обходить тему голода молчанием. Она рассказала о своем родственнике Хамите, «советском казахе», комсомольце и студенте мединститута. Хотя его родной дед умер во время голода, Хамит сердился на родителей, спрашивая их: «Зачем вы без конца возвращаетесь к теме голода? Почему вы не ели хоть немного хлеба?» Критикуя Хамита, Кажибаева восклицала: «Как слаба наша память! Или наши потомки стали манкуртами?»923 Легенда о манкуртах – людях, потерявших память, – была популяризована киргизским писателем Чингизом Айтматовым в его важнейшей книге «И дольше века длится день»924. Эта книга, опубликованная в 1980 году, подвергала советскую жизнь тонко закамуфлированной критике, и слово «манкурт» в скором времени стало уничижительным термином, применяемым к представителям нерусских национальностей, теряющих в Советском Союзе свою культурную и лингвистическую идентичность925.

В Казахстане термин «манкурт», а также несколько его синонимов, например шала-казах (полуказах) и асфальтный казах (о казахах-горожанах), широко распространились, причиной чему стали важнейшие изменения советского времени. К 1989 году 62% казахов заявляли, что бегло говорят по-русски, тогда как другие среднеазиатские национальности были существенно хуже знакомы с русским языком926. Многие казахи, особенно городские, с трудом говорили по-казахски, в немалой степени из-за неофициальных практик, обеспечивавших русскому языку привилегированный статус. Казахстан капитально изменился в результате миграций и депортаций советского периода, которые привели в республику не только русских, но и украинцев, немцев, корейцев, поляков и иные этнические группы, и к концу 1980-х годов процент межэтнических браков в Казахстане был одним из самых высоких по СССР927. Хотя после крушения Советского Союза многие новоприбывшие покинули Казахстан, некоторые остались. На сегодняшний день эта страна – полиэтничное общество с многочисленным русским меньшинством (23,7% населения)928.

Слова Кажибаевой наводят на ряд общих вопросов. Как казахи вспоминают голод? Почему, в отличие от Украины, где украинский голод стал ключевым событием при создании национальной памяти, голод в Казахстане обсуждается сравнительно мало? Мой эпилог не может дать окончательного ответа на эти вопросы – то, как в Казахстане вспоминают голод, заслуживает отдельного полноценного исследования. Но я надеюсь, что данный эпилог заставит людей задуматься на эти темы и укажет возможные направления дальнейших изысканий929. Он подтвердит, что вопрос голода оказался переплетен с более широким вопросом – как казахам следует вспоминать советское прошлое, – а также с нынешними отношениями Казахстана и России. Для казахских активистов, стремящихся сохранить память о казахском голоде, украинский голод стал одновременно и положительным, и отрицательным примером. Недавние попытки президента Нурсултана Назарбаева и его преемника, Касым-Жомарта Токаева, вновь начать обсуждение казахского голода продемонстрировали, насколько трудно сочетать две стратегии, которых казахское руководство придерживается в одно и то же время: развитие полиэтничной гражданской нации и апеллирование к этническому казахскому национализму930. Впрочем, важнейшие вопросы индивидуальной ответственности за кризис, который постиг людей, живших в 1930-е годы, по-прежнему не привлекли особого внимания.

После взрыва интереса в 1980–1990-е годы (когда большинство авторов в основном сосредоточились на поношениях в адрес Голощёкина как главного творца голода и на воспевании казахского противостояния советской власти) в конце 1990-х годов общественное обсуждение голода в Казахстане приостановилось. Призывы казахских активистов к суду над организаторами голода перестали звучать публично931. Число популярных книг и научных исследований по истории голода существенно сократилось. Когда в 2007 году, занимаясь собственными изысканиями, я общалась с казахстанскими аспирантами, они говорили мне, что их научные руководители рекомендуют избирать для исследований другие темы. Пожалуй, самым ярким символом произошедших изменений стало то, что мемориал жертвам казахского голода, планировавшийся в Алматы (бывшей Алма-Ате) с 1990 года, оставался невоздвигнутым – на этом месте продолжала стоять лишь простая каменная плита с надписью. Побывав там в 2007 году, я увидела, что тропинка к плите заросла сорняками, а тротуар поблизости усеян пустыми пивными бутылками.

В 2012 году публичное обсуждение голода возобновилось, но уже без прежнего размаха. В восьмидесятилетнюю годовщину голода, в мае 2012 года, президент Назарбаев разрешил проведение масштабной международной конференции «Голод в Казахстане: трагедия народа и уроки истории», и выступления участников этой конференции широко обсуждались и транслировались государственными СМИ932. Конференция сопровождалась открытием в Астане, новой столице Казахстана, мемориала, посвященного голоду. Мемориал составляют «Стена скорби», покрытая решетчатым узором (напоминающим кереге – внутренний деревянный каркас казахской юрты), и, на переднем плане, скульптурное изображение голодающих казахов. С 1997 года Казахстан отмечает 31 мая как День памяти жертв политических репрессий. Самим названием этот день увековечивает память лишь тех, кто пострадал от политических репрессий, но не тех, кто умер от голода. Тем не менее, хотя название осталось прежним, с 2012 года в этот день памяти упоминают и о жертвах голода. В 2017 году наконец был воздвигнут и мемориал в Алматы – прошло двадцать пять лет с тех пор, как