Книга Венок усадьбам - Алексей Николаевич Греч

class="p1">В Люблине от круглого центрального зала в два света отходят четыре крыла, также вмещающие в себя залы; углы между выступами заполнены круглящимися колоннадами тосканского ордера. Таким образом, пять залов нижнего этажа не дают совершенно возможности расположить жилые комнаты, оттесненные в антресоли выступов; весь дворец с его дневным светом залитыми залами, всегда поочередно солнечными, под куполом, увенчанным статуей, кажется увеселительным павильоном, нарочно построенным для блестящих празднеств. Превосходные декораторы, живописцы и лепщики покрыли росписями и орнаментальными отделками потолки и стены внутри. Изящно и тонко орнаментированы филенки дверей, падуги, карнизы, панели. В одном из залов уцелел еще превосходный плафон Скотти; но нет уже еще недавно здесь стоявшей старинной мебели — кресел и диванов карельской березы, украшенных подлокотниками в виде грифонов и лебедей, деревянных резных и позолоченных торшеров, бронзы люстр, часов и канделябров. Все это ушло, расхищенное и поломанное... И рисуется символом текущих лет стоящая на одной из [террас] фигура античного божества Молчания, фигура, приложившая к своим каменным устам палец...

В сторону от дома в линию въездной аллеи выровнены другие постройки усадьбы, подтверждающие тоже ее характер увеселительной дачи. Здесь находятся жилой дом из двух рядом поставленных, совершенно одинаковых по архитектуре корпусов, увенчанных башенками, вероятно, служивших приютом хозяевам и гостям, отдельное здание театра, почти все переделанное внутри, с уцелевшими только вазами в нишах по сторонам двери, наконец, длинные корпуса — развалины обширнейших оранжерей.

Все так же оголено, как на старинной гравюре начала XIX века или на исключительно любопытном ковре с [нрзб.] картой усадьбы, сохранившемся в Историческом музее. Только оголение это — обнаженность покойника.

В свое время путеводители, справочники, мемуары не скупились на восторженные отзывы о Люблине и его праздничной жизни с чередованием спектаклей и концертов, исполняемых крепостными Дурасова — прекрасно выученными артистами, с балами, фейерверками, живыми картинами; молва о них не менее гремела в Москве, чем об увеселениях в Кускове, Останкине и соседних Кузьминках. Даже англичанка мисс Вильмот, проездом в Троицкое к своей знаменитой приятельнице княгине Дашковой, посвящает праздникам в Люблине восторженные страницы в своих мемуарах[145].

От этого всего остался лишь архитектурный памятник, точно затравленный, но горделивый зверь в тесном кольце враждебного окружения...

Царицыно

 Царицыно, подобно Люблину, находится также несколько в стороне от реки. Его украшают, однако, замечательные извилистые и глубокие пруды, верно, заполнившие впадины оврагов с высокими откосами. По краю одного из них разбросаны в живописном беспорядке, в расчете на пейзажные картины, постройки заброшенной недостроенной усадьбы на земле, составлявшей некогда вотчину первого русского пиита князя Антиоха Кантемира.

Москвичам хорошо известен этот заброшенный псевдоготический дворец с целым лесом деревьев, выросшим на крышах и карнизах домов и павильонов. И случайно, именно в силу своей заброшенности, первоначальная идея — создание среднефеодального, средневекового замка — нашла свое лучшее осуществление в этих руинах, украшенных природой. Так же как в Чесменском дворце, Екатерина II хотела иметь в Царицыне усадьбу, прежде всего напоминавшую ей родную Германию, по которой, верно, ощущала известную ностальгию скромная цербстская принцесса, волею судеб ставшая повелительницей многомиллионного народа. А с другой стороны, и соображения политические, вернее, династические подсказывали внешний наряд, архитектурный стиль, который par excellence являлся выражением славных рыцарских времен эпохи средневековья, когда впервые появились на арене мировой истории владетельные фамилии, ставшие во главе европейских государств. Существует широко известная легенда, что Екатерина II, посетившая строившееся Баженовым Царицыно, нашла в архитектуре дворца сходство с гробом, и отстранив поэтому руководившего постройками архитектора, передала работу Казакову, которому также не суждено было закончить дворец, корпуса и павильоны.

“Вид села Царицына с западной стороны”. Рисунок О. Бове 1840 г.

В строительной деятельности императрицы Царицыно, как известно, далеко не единственное сооружение в пленявшем воображение Екатерины псевдоготическом вкусе. Не раз упоминавшийся уже Чесменский дворец, возведенный Фельтеном, Баболовский дворец в Царском Селе, построенный Нееловым, Петровский дворец в Москве, одна из интереснейших работ Казакова, — все эти памятники ложной готики и размахом своим, и размерами значительно уступают Царицыну. Все перечисленные постройки, в сущности, лишь увеселительные или путевые дворцы — только Царицыну предназначалась роль императорской резиденции, своего рода Царского Села в окрестностях белокаменной столицы. Одно перечисление сохранившихся построек — дворца, соединенного с ним ажурной стеной-галереей Хлебного, то есть хозяйственного, дома, нескольких “кавалерских” корпусов, Оперного дома, не считая беседок, мостов и парковых павильонов, — должно было достойным образом приютить государыню и сопровождавший ее двор в месяцы летнего пребывания в Москве. Однако соображения политического характера, может быть, внутренние волнения, связанные с пугачевским движением, решили иное; Петербург, при поддержке гвардии, являлся более надежным убежищем по сравнению с Москвой, всегдашним центром недовольной и фрондирующей оппозиции. К тому же менялись и вкусы. Древнерусское зодчество, несомненно, казалось Екатерине случайным и варварским нагромождением неудобных и тесных построек; естественно, что она не понимала старинного национального зодчества, распорядившись сломкой обветшавшего Коломенского дворца, панораму которого запечатлели все же и более проницательный эстетически архитектор Кваренги, и иные склонные к старине и искусству люди, позаботившиеся сохранить дворец хотя бы в модели. Да и самая мысль, пусть никогда и не предполагавшаяся к реальному осуществлению, — превращение всего древнерусского Кремля в грандиозный дворец — лишь показывает, как мало была склонна считаться Екатерина II в своем строительстве с шедеврами древнерусского искусства.

Барочное зодчество Елисаветы, наружно блистательное, но неудобное, некомфортабельное, не приспособленное для жизни, на что горько жалуется в записках будущая Семирамида Севера[146] казалось, конечно, отжившим и старомодным. Недаром Ринальди и Фельтен, позднее Камерон и Кваренги переделывают многое в дворцах Царского Села, Петергофа и самой невской столицы. Увлечение псевдоготикой, падающее на 60—70-е годы XVIII века, показалось также устарелым, когда вся Европа, открыв Геркуланум и Помпею, храмы Великой Греции, стала переживать эпоху небывалого увлечения античностью. Камерон и Кваренги, Казаков и Баженов как классики — конечно, наиболее характерные выразители стиля зодчества екатерининского времени. Под влиянием этих новых вкусов были оставлены псевдоготические мечтания, была брошена мысль о подмосковной резиденции-замке и в тех же под Петербургом находящихся императорских усадьбах появились строгие классические дворцы — Английский дворец, небольшой павильон в Петергофе у моря, Александровский дворец в Царском Селе, Таврический дворец в Петербурге. Верно, некоторое время еще колебались в намерении совершенно оставить Царицынскую усадьбу; дворец и корпуса были подведены под крышу, а в парке Баженовым и Еготовым, согласно изменившимся требованиям, были возведены беседки и павильоны в стиле победоносной классики — “Миловид”,