Книга Отче наш - Владимир Федорович Рублев

домов.

— Там? — смотрит вперед Лушка, и Филарет кивает едва заметно: да… Он вообще всю дорогу неразговорчив, хмур. Сейчас, приостанавливая шаг, глухо говорит, не глядя на Лушку:

— Там жена, наверное, будет. Веди себя осторожно. Держись возле Ирины, она скажет, что и когда тебе делать.

Лушкино сердце сжимается: вот и она, встреча с той — неизвестной. Из всех сил старается скрыть волнение:

— Но сестра Ирина дома же осталась?

— Там она. Вперед нас должна успеть…

Действительно, сестра Ирина встречает их, едва они входят в калитку чистого, опрятно побеленного дома с зеленой крышей. Она сходит с высокого крыльца, кивает мимоходом Филарету на приоткрытую дверь сарая в конце просторного двора, а сама ласково протягивает Лушке руку.

— Прогулялись? — с таким теплым участием спрашивает она, что Лушка смущенно опускает глаза, тронутая заботливостью этой доброй женщины.

— Да, — тихо говорит она, не замечая, что Филарет уже скрылся за дверью сарая.

— Идем, Лушенька, послушаешь. Недавно началось моление, не терпится братьям и сестрам поговорить со всевышним. Ты уже прости их, что без тебя начали.

Они осторожно входят в полутемное помещение, прикрыв за собою дверь, и Лушка останавливается беспомощная в этом наполненном людьми полумраке. Слабый свет падает из крошечного окошечка где-то там, впереди, на стол, за которым сидит седой бородатый старик. Сестра Ирина тянет Лушку за руку, они осторожно пробираются к стене, так что окошечко оказывается вверху над их головами, и опускаются, как и все братья и сестры, на колени.

Седой бородатый старик читает из раскрытой на столе книги, приладив очки на нос, и Лушка старается не шелохнуться, слушая его густой бас.

— …Услышь, боже, вопль мой, внемли молитве моей; от конца земли взываю к тебе в унынии сердца моего: возведи меня на скалу, для меня недосягаемую, ибо ты прибежище мое, ты крепкая защита от врага…

«Крепкая защита от врага», — повторяет мысленно Лушка, кося глаза и разыскивая Филарета. Он, конечно, должен быть возле своей супруги; вот Лушка незаметно и рассмотрит ее. Глаза уже начинают привыкать к полумраку, лица людей видятся все яснее. Строгость и печаль, смутную тревогу и тоскливое смирение улавливает Лушка в этих серых от слабого освещения лицах, устремленных к старику, восседающему за столом. И во взглядах всех братьев и сестер во Христе затаилось какое-то напряженное ожидание, словно мог этот старец одним внезапным мановением белой руки открыть перед взором присутствующих страшные чудеса, о которых возвещает его напряженный голос.

…— Господи, не в ярости твоей обличай меня и не во гневе твоем наказывай меня, ибо стрелы твои вонзились в меня, и рука твоя тяготеет на мне…

Слух улавливает тихий, приглушенный всхлип, и Лушка оборачивается посмотреть, кто это… Исхудалое лицо совсем еще молодой женщины искажено в гримасе подступающих рыданий, но слез нет, и Лушка содрогается, видя внезапное конвульсивное подергивание серого рта и впалых щек сестры. Она словно видит обнаженную чужую боль, и сердце покалывает от прилива острой жалости. А те, кто стоит на коленях рядом с женщиной, охваченной бесслезным сухим плачем, даже не скосили на нее глаз, и Лушка поспешно отводит взгляд. И тут она видит Филарета и рядом — жену его…

Почему Лушка решает, что женщина с красивым темнобровым монгольским лицом — жена Филарета, ей самой непонятно. Но, разглядывая ее с жадным любопытством, все больше проникается сознанием: да, это его супруга… Именно такой она и должна быть — неотразимо красивой, с насмешливо-скучающим взглядом даже сейчас — среди тревожно замерших сестер и братьев, истово испрашивающих милости у всевышнего, все чаще и чаще начинающих всхлипывать, бессвязно выкрикивая странные слова. Она изредка склоняет голову к Филарету, видимо, что-то ему нашептывая, и он, не отрывая глаз от старца, согласно кивает ей и тоже что-то говорит в ответ.

— Братья и сестры, восславим господа бога нашего, — отрываясь от библии, громко восклицает старик, и еще шумнее зашептали, загудели в полумраке братья и сестры во Христе, пока где-то в дальнем краю у стены не начинается мгновенно подхваченный всеми гармоничный напев.

Сестра Ирина подсовывает Лушке тетрадь с текстом, написанным корявыми печатными буквами, и шепчет на ухо:

— Улавливай мотив и запоминай… «Не долго скитаться в пути мне земном, приди же, спаситель, скорее за мной! Я плачу и тихо тебе говорю: «Услышь мои слезы, тебя я молю! О боже, о боже, тебя я молю…»

Та женщина, рядом с Филаретом, тоже поет. И Лушка почему-то думает, что петь той женщине очень нравится — даже глаза закрыла; от удовольствия, конечно, не от усталости, ведь только что с усмешкой нашептывала что-то Филарету. И стало горько и обидно оттого, что не она, Лушка, сидит сейчас рядом с Филаретом, и что она, в сущности-то, и прав на это никаких не имеет…

«Но я заставлю тебя уйти от этой чернявой! — зло решает Лушка. — Хитер же ты, хочешь, чтобы сидела я здесь часами, лила слезы да на бородатого старика смотрела, а ты будешь ножки поглаживать у этой чернявой? Не выйдет! Думаешь, если ты первый у меня был, так гнаться за тобой буду я? Только выйду на улицу вечерком да моргну — десяток парней не хуже найдется…»

И теперь уже смотрит в сторону Филарета дерзко, вызывающе, забывая опускать взгляд в тетрадь, подсунутую сестрой Ириной.

— Смири плоть свою! — неожиданно слышит над ухом жесткий, недовольный голос сестры Ирины. Вздрогнув, оборачивается и замирает: на нее жгуче, почти ненавидяще, в упор смотрят потемневшие, прищуренные глаза доброй ее хозяйки.

«Неужели… сестра Ирина это?! — ошеломленно мелькает в голове. — Но как она узнала, о чем я думаю?!»

Лушка со страхом смотрит, как нервно подрагивают губы сестры Ирины, и ей даже на миг кажется, что это сон — горящие в упор недобрыми огоньками женские глаза, вползающий в уши загробный, тревожащий душу, многоголосый напев, перемежающийся резкими всхлипами, и эта гудящая душная полутьма, заполненная согнутыми людскими фигурами.

«Что это со мной?» — вдруг очнулась она, тряхнув головой, и опасливо покосилась на сестру Ирину. Но та спокойно покачивалась в такт псалму; на виске ее часто-часто билась тоненькая жилка.

«Показалось просто», — вздыхает облегченно Лушка, но в сторону Филарета не смотрит долго, опасаясь повторения тех неприятных минут.

А псалмы звенят один за другим, все более нестройно прерываемые судорожными восклицаниями братьев и сестер, устремивших вверх глаза, бормочущих и напевающих.

— …Спаситель, на кресте страдая, молился за своих врагов: он их любил и умирая… Да, бог есть свет, бог есть любовь… — вскинув руки вверх, к темноте потолка, отрешенно и старательно выводит худолицая молодая женщина, вырываясь из общего напевного