Книга Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 1 - Борис Яковлевич Алексин

ни у кого из командиров подразделений медсанбата не было опыта, то при подборе произошло немало ошибок.

Однажды Борис, обрабатывая одного бойца и расспрашивая его, узнал, что этот пожилой человек родом со станции Батецкой возле Ленинграда, его посёлок давно уже захвачен немцами, у него есть семья — жена, сын и две дочки. Что с ними сталось, он не знал. Его взяли в дивизию народного ополчения ещё в июле, в августе он был ранен в ногу, поправился, в конце сентября попал в 65-ю стрелковую дивизию и вот, здесь снова получил ранение. Оно оказалось не тяжёлым: осколок мины провёл длинную черту от левого уха почти до затылка, перерезал кожу и мышцы, но не повредил ни крупных сосудов, ни кости. Рана, хотя и выглядела страшной, на самом деле опасной не была. Алёшкин, в нарушение всех правил, решил зашить её и оставил раненого в медсанбате под наблюдением. Звали его Николай Игнатьевич Игнатьев, ему было 52 года.

Борис попросил Перова взять Игнатьева к себе в отделение (из санвзвода сделали отделение), пока там физической работы не прибавилось. Оставить его в медроте было нельзя: здесь требовались молодые, физически сильные люди. Забегая вперёд, скажем, что вскоре Игнатьич стал связным у Перова, чем-то вроде ординарца, и справлялся с этой работой очень хорошо.

Как можно было заметить, в последние дни работы медсанбата его командир Васильев почти устранился от всякой деятельности, вместо него распоряжаться пришлось Сангородскому и Алёшкину. Это всех удивляло, но объяснение, и довольно трагическое, последовало быстро и для личного состава батальона совершенно неожиданно.

Дня через три после отъезда врачей и переформирования медсанбата в его расположение явился в полном составе трибунал дивизии. Председатель вызвал к себе начальника штаба Скуратова и командира медроты Алёшкина. Им было объявлено, что скоро начнётся суд над командиром медсанбата военврачом третьего ранга Васильевым, который уже около месяца находился под следствием. Следствие закончилось, и командир дивизии приказал провести судебное заседание в медсанбате немедленно. Для этого необходимо подготовить большую палату и собрать в неё всех свободных от дежурства людей. Борис ответил, что всё это сделает товарищ Скуратов, а у него начинается смена в операционной, и поэтому он вряд ли может быть чем-нибудь полезен. По этой же причине он не сможет и присутствовать на суде. После такого заявления прокурор, находившийся тут же, а это был тот самый прокурор, машиной которого Алёшкин так бесцеремонно воспользовался в Хумалайнене, улыбнулся и остановил пытавшегося возразить председателя трибунала:

— С этим доктором лучше не спорить, я уж его знаю! Пусть идёт в операционную, мы тут как-нибудь и сами справимся.

Борис вздохнул с облегчением, направился в операционную, сменил Картавцева и рассказал ему о предстоявшем суде. Тот также, как и Алёшкин, очень удивился этой новости и пообещал сразу же после суда зайти и всё рассказать.

Раненых было много, Борис быстро надел халат и приступил к мытью рук. Теперь перевязочную и обе операционных в медсанбате устроили по-другому, понимая, что сортировку надо разгружать быстрее, и для этого часть ожидавших обработки раненых следует держать поближе к операционной. Поэтому оперблок стали развёртывать из двух палаток, соединённых вместе. В палатке ППМ с раненого снимали часть верхней одежды, которую можно было снять, обувь и, по возможности, обмывали обнажённые участки тела. После обработки раненых тут же одевали. Вторая палатка, ДПМ, служила местом хирургической обработки раненых. В ней же простынёй отгораживался угол, где хирург мыл руки и стоял столик писаря, заносившего данные о раненом в карту передового района.

Соединённые палатки выглядели так:

Часа через три в операционной появился Картавцев. Он выглянул из-за простыни, отделявшей моечную, и негромко позвал Алёшкина. Тот только что управился с очередным раненым и в ожидании нового подошёл к столу писаря, взял из лежавшей пачки «Норда» папиросу и с наслаждением закурив её, присел на стоявший у стола ящик из-под перевязочного материала, заменявший и кресло, и табуретку.

Картавцев негромко сказал:

— Знаете, Борис Яковлевич, нашего комбата-то к расстрелу приговорили и сразу же увезли. Начсандив приехал на оглашение приговора, назначил командиром медсанбата Перова. Говорят, что его теперь утвердят постоянно. Исаченко привёз с собой и нового командира санотделения — молодого врача, кажется, по фамилии Емельянов. Он эпидемиолог, инфекционист, чуть ли не кандидат наук, а с виду такой щупленький, беленький и ещё совсем молодой.

Борис от неожиданности чуть не выронил папиросу и, не дослушав Картавцева, воскликнул:

— Как к расстрелу? За что? Что он такого сделал? Что батальоном не очень хорошо командовал — так ведь он же не умеет, он же в этом не виноват! Говорили, что он даже отказывался от этой должности.

— Да нет, тут совсем другое дело. Помните, как Васильев в Ленинград ездил вместе с Прохоровым за разными материалами, ещё с Карельского перешейка, да уже и отсюда пару раз?

— Ну да, конечно, ведь у него в Ленинграде семья: жена и, кажется, двое детей. Ему, наверно, повидаться хотелось.

— Если бы только повидаться, а то ведь он каждый раз с собой продукты вёз, да помногу: то ящик сгущённого молока, то ящик макарон, то консервы мясные или рыбные, то овощи сухие, то сахар… Ещё в одной из поездок с Карельского перешейка его задержали на КПП с мешком сушёного картофеля. Он как-то отговорился, его пропустили, но, видимо, начали следить. Сделали обыск на квартире в Ленинграде, нашли большие запасы продовольствия. Жена Васильева сказала, что это муж привозил, говорил, что это паёк у него такой. Ну, тут пошли всякие хозяйственные проверки. Мы-то за работой ничего не замечали, а ведь уже более двух недель в батальоне всех хозяйственников трясут. Кладовщика Капустянского неделю назад арестовали, он, оказывается, все эти продукты выдавал комбату, а затем списывал на раненых. Его тоже вчера привезли, уже под конвоем, и судили вместе с комбатом. Учли, что он был подчинённым Васильева и, по существу, выполнял его приказания, дали 10 лет с заменой на пребывание в штрафной роте. И Прохорова, оказывается, тоже трясли основательно, но он сумел доказать, что все эти махинации творились за его спиной. Да и оба обвиняемых показали, что Прохоров ничего не знал. Так что он отделался только нервотрёпкой и лёгким испугом. Пострадал ещё писарь хозчасти, его тоже в штрафную роту направили.

Борис вспомнил, что, действительно, он уже несколько дней не видел Капустянского — толстого, коротконогого, рыжеватого еврея с хитрыми узенькими глазками, служившего до войны инспектором в каком-то райпотребсоюзе и по