Книга «Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949 - Марина Евгеньевна Козлова

Найти подходящих учителей для русских школ в послевоенной Германии было непросто, даже преподавателей немецкого: «…преподает немка… Больше половины класса имеют пятерки по немецкому, но никто ничего не знает»; «…учителя у нас по некоторым предметам плохие, особенно по немецкому. Я в Германии, но немецкого языка не выучу. Учительница в контрольном диктанте пропускает ошибки»701. Видимо, это беспокоило и родителей. Кое-кто даже попытался записать своего ребенка в немецкую школу. Инициатива была задавлена на корню, заботливый отец был вызван на парткомиссию и получил выговор с занесением в учетную карточку за потерю партийной бдительности702.

Сваговскому руководству заботами о воспитании детей заниматься было некогда, находились дела поважнее. Открыли для вас школы. Учитесь и радуйтесь мирной жизни. Но вскоре выяснилось, что радости были какими-то неправильными, не советскими. Некоторые подростки, особенно дети начальников, росли избалованными, их поведение напоминало стиль жизни московской номенклатурной золотой молодежи. На партийном активе СВАГ в августе 1946 года директор школы № 1 Афиногенова назвала основную беду «детишек». «…в Германии они разбаловались и пресытились всем, а папы и мамы, исходя из самого доброго порыва, помогают этому. Конечно, детишки в войну жили плохо. Некоторые родители детей не видели по 4–5 лет и по-родительски хочется сделать для ребенка все хорошо. Но родители в своей любви настолько увлекаются… дают без разбора и велосипед, и машину, и все, что угодно. Дети не имеют никакого ограничения, и о [персональной] машине папаши, которую папаша заработал своим горбом, изволят называть: „Моя машина. Наша машина“», – возмущалась Афиногенова. И просила, чтобы школьники в школу «топали своими ножками, а где и на трамвайчике. Наши дети должны воспитываться в духе любви к труду, а не барчуками»703.

Директор была возмущена, что дети, когда их приводили записываться в школу, вели себя неподобающе, чересчур вольно. Подросток мог назвать преподавателя «учителькой»704, а мать в ответ на справедливое замечание, посмеиваясь, успокаивала дочек: «Должны понимать – учителя народ нервный». Рассказ директора школы вместо возмущения вызвал лишь понимающий смех в зале. Развеселившихся «срезал» начальник Управления пропаганды СВАГ С. И. Тюльпанов. Жалобы директора школы он перевел в опасную для самих родителей плоскость: «…директор школы мог бы прямо сказать, что это и есть влияние на наших детей капиталистической среды, которую отцы или не видят, или не хотят видеть, или потворствуют и сами начинают попадать под влияние капиталистических врагов. И такие есть». Начальник управления пропаганды высказался на понятном сваговцам политическом языке. Он назвал подростковое высокомерие «элементом буржуазного влияния» и «перерождения». После таких обвинений родителям было уже не до смеха705.

С тех пор стало хорошим тоном обсуждать воспитание детей на партийных собраниях. Выступающие были единодушны: «Если мы в настоящее время не возьмемся серьезно за воспитание наших детей, то они могут превратиться в бездельников и лентяев. Ни в коем случае не должны наши дети ощущать видимый блеск и внешнюю скорлупу быта в Германии. Необходимо внедрять трудовой процесс и трудовые навыки… и воспитывать их в правильном социалистическом духе»706. Судя по всему, беспокойство политработников и некоторых родителей, что дети могут вырасти барчуками, имели под собой основания. Это стало очевидно, когда летом 1947 года школьников отправили в пионерский лагерь на остров Рюген. Как докладывал инструктор Политуправления СВАГ, в первые же дни выяснилось, что «дети в большинстве своем за время пребывания в Германии почти отвыкли трудиться». Они приехали в лагерь из-под крылышек мамаш, и в первые дни некоторые из них повели себя «как истинные барчуки». Так, шестнадцатилетний бонвиван заявил медсестре: «А зачем я буду заправлять кровать, когда здесь есть вы и немки», а кто-то предложил заплатить за уборку постели, деньги имелись. Другой, проснувшись, кричал: «Фрау, одеть мне ботинки!» Дома ботинки ему надевала и снимала немка. Девочки не умели заплетать косы – дома это тоже делали немки.

Воспитателям пришлось объяснять барчукам, каким должен быть настоящий пионер и советский школьник. Инструктор Политуправления утверждал, что к концу смены удалось «сломить ненужные для советского ребенка проявления элементов барства», дети привыкли к режиму и дисциплине, везде ходили строем, на все спрашивали разрешение… А старшие отряды девочек даже (курсив наш. – Авт.) отказались от уборщиц-немок и сами приводили комнаты в порядок. Инструктор считал, что помогли беседы и доклады, воспитывавшие любовь и преданность Родине, делу партии Ленина – Сталина, а также коллективные читки правильных книг, художественная самодеятельность, пионерские костры, обсуждение советских кинофильмов («Дети капитана Гранта», «Веселые ребята», «Адмирал Нахимов»). Как педагогическое благо политработник превозносил строгую дисциплину – военные занятия и игры, караульную службу на территории лагеря. Однако, судя по всему, главным итогом лагерной жизни стало все-таки то, что «в среднем каждый ребенок в весе прибавил 1 кг 300 г.». И в послевоенные годы это действительно было большим достижением707.

Когда на одном из партийных собраний директор школы начала рассказывать, какие исключительные дети учатся в школе, ее поправили: «…таких детей меньшинство, [хотя] в большинстве дети хорошие, но они в своем досуге предоставлены сами себе». Нет детских книг, кинокартин, дома пионеров. Дети каждый день ходят в кино, смотрят немецкие идеологически вредные фильмы, полдня бегают по улице, много шалят, «некоторые пьют и курят, да и к немцам относятся нехорошо»708. Но партийные руководители больше всего беспокоились о том, чтобы советские дети «не вырастали немцами». В Советский Союз нужно было «привести нормальных детей, а не с искалеченным сознанием»709.

К концу 1947 года борьба с «онемечиванием» детей превратилась у политработников в навязчивую идею. Нельзя было отставать от развернувшейся в СССР борьбы с «низкопоклонниками» и космополитами. Именно тогда цензура начала энергично снабжать политотделы «немецким» компроматом. Материалы перлюстрации писем оперативно доводили до партийных организаций – для «недопущения в дальнейшем общения советских детей с немцами»710. Жена офицера В. из военной комендатуры Грааль-Мюритц в письме родным похвасталась, что ее сын хорошо говорит по-немецки. Гордых своим ребенком родителей тут же объявили плохими воспитателями, поскольку их сын язык усвоил не в советской школе, а чуть ли не на улице, в живом общении с немецкими сверстниками. На этот педагогический провал недостаточно бдительным родителям было публично указано на собрании семей711.