Книга Том 2. Кошачье кладбище - Стивен Кинг

Ну, конечно, это не Гейдж. Это Элли. В руках у неепо-прежнему фотография Гейджа на санках, и сидит она в братнином кресле.Перетащила из его комнаты. Креслице — точь-в-точь как у кинорежиссеров:складное, с парусиновыми сиденьем и спинкой, на которой толсто выписано ГЕЙДЖ.Рейчел некогда заказала такие кресла для всей семьи — у каждого свое, именное.

В креслице Гейджа Элли было тесно. Парусиновое сиденье низкопрогнулось — вот-вот порвется. Прижав фотографию к груди, девочка неотрывносмотрела на экран: давали какой-то фильм.

— Спать пора, Элли, — сказал Луис и выключил телевизор.

Элли выбралась из кресла, аккуратно сложила его. Похоже, и вспальне с ним не расстанется.

Луис замялся — разрешить или не надо? Наконец заговорил, носовсем о другом:

— Хочешь, я укрою тебя и подоткну одеяло?

— Да, хочу.

— Хочешь… я положу тебя сегодня с мамой?

— Нет, спасибо.

— Правда, не хочешь?

— Правда. — Элли слегка улыбнулась. — Она все одеяло на себястаскивает.

Луис тоже едва заметно улыбнулся в ответ.

— Ну, тогда пошли.

Нет, она и не попыталась затащить креслице брата в постель,а, разложив, поставила у изголовья. Как на приеме у самого маленького на светепсихоаналитика, подумалось невпопад Луису.

Она разделась, положив фотографию на подушку. Облачилась впижаму и направилась в ванную, не забыв прихватить и фото. Умывшись, почистивзубы, проглотив таблетку с фтором (для укрепления эмали), вернулась в спальню,залезла в постель — портрет брата, разумеется, при ней.

Луис присел рядом.

— Запомни, Элли: если мы и впредь будем крепко любить другдруга, мы все выдержим.

Каждое слово — как тяжелая, непомерная ноша — давалось согромным трудом. И, замолчав, Луис почувствовал, что выдохся.

— Я очень-очень постараюсь и попрошу Бога, чтобы он вернулнам Гейджа, — спокойно проговорила дочь.

— Что ты, Элли…

— Бог все может, если захочет. Захочет — и вернет.

— Но Бог такого не делает… — Луис запнулся: ему вдруг ясноувиделся Чер. Вот сидит на краю унитаза и смотрит на Луиса в ванне.

— Еще как делает! — убежденно сказала Элли. — Нам ввоскресной школе рассказывали про этого, как его, ну, про Лазаря. Он умер, аИисус его оживил. Сказал: «Лазарь! Иди вон». Только ему сказал, а ведь мог хотьвсе кладбище оживить.

На этот раз Луис не уследил и сказал-таки глупость (впрочем,мало ли глупостей он наговорил и наделал в тот день):

— Элли, это было давным-давно.

— Я все равно буду ждать, и фото будет ждать, и кресло…

— А кресло ты просто-напросто сломаешь. Ты ведь уже большая,— он взял ее за горячую, будто в жару, руку. — Сломаешь, и все.

— А Бог поможет, и не сломаю, — безмятежно возразила она. Апод глазами у нее тени, заметил Луис, и сердце у него защемило. Он тут жеотвернулся. Может, сломав братнино креслице, поймет наконец, что же все-такипроизошло.

— Буду везде носить его фото, буду сидеть на его кресле.Буду есть его завтрак, — принялась перечислять Элли.

Между прочим, брат и сестра ели каждый свой сорт овсянки.«Шоколадных медвежат» Элли на дух не переносила, называла их дохлыми жуками. Икогда иной овсянки дома не находилось, Элли довольствовалась вареным яйцом… иливообще отказывалась завтракать.

— Буду и фасоль есть, хоть и противная, буду его книжки скартинками читать, буду… надо, чтоб все, как при нем… если… вдруг он… — И Эллирасплакалась.

Луис не стал утешать, лишь молча гладил по голове. В еесловах таился жуткий и неправдоподобный смысл. Чтобы все, как при нем. Чтобы онпродолжал жить в памяти каждый день, чтобы все время чувствовать его рядом, непозволяя отдалиться ни на шаг в прошлое. Все время помнить, как и что он делал.Здорово! Молодчина! А сойдет боль утраты, схлынут и воспоминания. Нет, все-тодочь поняла, почувствовала, как легко упустить Гейджа в небытие и забвение.

— Не нужно плакать, — сказал он. — Всякое горе небесконечно.

Но она рыдала и рыдала, БЕСКОНЕЧНО… целых пятнадцать минут.Даже уснув, продолжала всхлипывать. Но вот успокоилась. Внизу часы пробилидесять, нарушив тишину.

ПУСТЬ ОН ОСТАЕТСЯ ДЛЯ ТЕБЯ ЖИВЫМ, ЭЛЛИ, подумал Луис ипоцеловал дочь. УМНИКИ АНАЛИТИКИ, КОНЕЧНО, НАЙДУТ И В ЭТОМ ИЗВРАЩЕНИЕ, НО ЯТЕБЯ ПОНИМАЮ. И ЗНАЮ: СКОРО НАСТУПИТ ДЕНЬ — МОЖЕТ, И НЕДЕЛИ НЕ ПРОЙДЕТ — ИФОТОГРАФИЯ ОСТАНЕТСЯ НА ПУСТОЙ ПОСТЕЛИ. А ТЫ ПОБЕЖИШЬ КАТАТЬСЯ НА ВЕЛОСИПЕДЕ,ИЛИ ГУЛЯТЬ В ПОЛЕ, ИЛИ В ГОСТИ К ПОДРУЖКАМ, ШИТЬ КУКОЛЬНЫЕ ПЛАТЬЯ НА ЧУДЕСНОЙ,ПОЧТИ ВЗАПРАВДАШНЕЙ МАШИНКЕ. А ГЕЙДЖА С ТОБОЙ УЖЕ НЕ БУДЕТ. ТОГДА-ТО ОН ИПОКИНЕТ СЕРДЦЕ МАЛЕНЬКОЙ ДЕВОЧКИ И ПРЕВРАТИТСЯ ЛИШЬ В ВОСПОМИНАНИЕ О ТРАГЕДИИ В1984-м. ОТЗВУК ПРОШЛОГО.

Луис постоял на лестничной площадке, раздумывая: а неотправиться ли самому на боковую. Нет, конечно же, нет.

Прежде кое-что нужно еще сделать. И он спустился на кухню.

Луис Альберт Крид решил напиться. Внизу, в погребе, ондержал пять коробок пива. Оно пользовалось успехом и у Луиса, и у Джада, и уСтива Мастертона, и даже у Мисси Дандридж, когда ей случалось сидеть с детьмиКридов. (Теперь, если и доведется, то только с одним, поправил он себя,спускаясь в погреб.) Чарлтон тоже несколько раз наведывалась к Луису и всегдапредпочитала пиво (только светлое!) вину. И вот Рейчел минувшей зимой привезлаоднажды из магазина с распродажи десять тяжеленных коробок. Хватить тебе ездитьв кафе за пивом, когда к нам гости приходят, заявила она. Ты же сам, дорогой,всегда говоришь: самое лучшее пиво то, что дома в холодильнике, особенно, когдапоздний час и магазины закрыты. Пей на здоровье и радуйся, что жена так многосэкономила. Минувшей зимой… Тогда ничто не омрачало жизни, НИЧТО НЕ ОМРАЧАЛОЖИЗНИ. Странно: как быстро, как внезапно все разделилось на «до» и «после».

Луис втащил коробку на кухню, рассовал банки с пивом повсему холодильнику, открыл одну. Из кладовки с мягким шуршанием вышел Чер. Егопривлек открытый холодильник. Вопросительно взглянул на Луиса. Но близко неподошел, слишком много пинков уже досталось ему от хозяина.

— А тебе — фигу с маслом! — сказал Луис. — Съел днемконсервы, и хватит. Проголодался — пойди вон птицу поймай.

Но Чер не двинулся с места, все так же пристально глядел наЛуиса. Тот выпил с полбанки, сразу захмелел.