Книга Не спи под инжировым деревом - Ширин Шафиева

Фотография в исполнении творческих личностей – отдельный вид глубокомысленного искусства. Любят снимать случайно попавшиеся на глаза предметы, а также свет и тени. Девочка-богемочка никогда не опустится до публикаций вульгарных селфи в стиле: «Я вся такая красивая и тщательно накрашенная». Страничка девочки-богемочки полна странных, часто полусмазанных фотографий с закольцованной колбасою на голове, иронично символизирующей нимб или терновый венец, снимков, где видно только полголовы, и, конечно же, фотографий с выставок, из мастерских и прочих богемных мест. Бородатый мальчик-мужик любит себя немного больше: у него в профиле частый гость – профессиональная портретная фотография. Ведь только высококачественная картинка способна передать, как красиво, волосок к волоску, уложена его борода. Снимается с иронично-самодовольным видом на фоне облезлых стен, покрытых граффити, непременно идеально сочетающихся по цвету с его одеждой.

Главная отличительная особенность – ничего не умеют. Делают всё, но всё делают плохо.

Мне было велено опечатать себя в комнате и не выходить ни под каким предлогом, чего я и сам не жаждал. Через стену было слышно, как они там восторгаются портретом, удивляются Бахраму и осторожно интересуются, оправились ли мама с Зарифой после моего самоубийства. В разгар веселья выпитые четыре стакана чая дали о себе знать. Поначалу я стоически терпел, но художники всё никак не уходили, и стало очевидно, что вылазки в туалет не миновать. Я снял тапочки, почти бесшумно открыл дверь и лунной походкой двинулся в нужном направлении, воображая себе, что сливаюсь с коричневыми тенями прихожей. Но, на мою беду, одной художнице приспичило покурить в кухне, и на подступах к уборной я был замечен. Мгновенье она глядела прямо на меня, затем, выпустив из ноздрей две красивые параллельные струи дыма, равнодушно отвернулась.

Обескураженный, я проскользнул в туалет, сделал своё дело и вернулся в исходную позицию, где меня начали одолевать смутные догадки и неприятные предчувствия.

Промучившись с полчаса, я решил, что лучше рискнуть и выяснить правду. Не снимая тапочек, решительным шагом и даже нарочно громко топоча, я ворвался прямо в гостиную, полную художников и людей, что называли себя художниками.

Никто даже не повернул головы в мою сторону. Одни развалились на диване, другие бесцеремонно ощупывали Бахрама, третьи толпились у наспех накрытого стола. Даже Аида, которая знала меня под другим именем и могла бы по крайней мере удивиться, почему Джонни скрывается дома у Зарифы, мирно продолжала рассматривать этикетку на бутылке коньяка. И лишь одна Зарифа заметила меня и ощерила красный от помады рот. Я стоял с минуту, как дурак, посреди комнаты – гости аккуратно обходили меня, продолжая при этом игнорировать, – пока разозлённая Зарифа не схватила меня за локоть и не вытащила вон.

– Что это за Явление Христа народу? – зашипела моя сестра, вновь став похожей на прежнюю, недобрую Зарифу.

– Почему они меня не замечают?

– Откуда я знаю? Может, они делают вид. Чтобы не задавать неудобных вопросов.

– Воспитанные и тактичные молодые художники?

– Просто сгинь, о’кей? – устало попросила Зарифа. – У меня только жизнь начала налаживаться.

– Она начала налаживаться с моей смертью, – непонятно зачем сказал я, как будто в том была вина Зарифы или как будто я действительно умер.

– Не говори ерунды. Я всегда тебя очень любила, – печально призналась Зарифа и вернулась к гостям, оставив меня, напуганного ещё больше, чем прежде, стоять в пахнущей старыми гостевыми тапками темноте прихожей.

Мамино возвращение домой распугало художников, и мне снова можно было спокойно перемещаться по всей квартире.

– Ну что, что они сказали? – допытывался я у Зарифы, в задумчивости сидевшей возле Бахрама.

– Что мне надо написать много-много работ и устроить персональную выставку. Аида мне поможет с этим.

– Надо же, как всё легко, – процедил я сквозь зубы, от зависти забыв уточнить, что интересовался вообще-то тем, что они сказали про моё появление. – Вот прямо одна творческая личность возьмёт и поможет другой. Если бы я не разбирался немножко в искусстве, я тут же решил бы, что твоя картина – говно.

– Спасибо, братец! Мог бы хоть раз в жизни и поверить во что-то хорошее. Я пойду спать. – Зарифа икнула, нежно погладила Бахрама по голове и заперлась в ванной комнате, где провела целую вечность, смывая с себя высокохудожественный макияж, к которому она в последнее время пристрастилась и который делал её если не красивой, то, по крайней мере, очень эффектной.

Раздосадованный, я пошёл к маме, которая остервенело мыла посуду, то и дело что-нибудь с грохотом роняя. Надо сказать, с тех пор как взбунтовалось наше привидение, мы потеряли великое множество посуды, в том числе и новой, которую маме пришлось купить после того, как призрак Мануш в знак протеста перебил старую.

– Набились тут, выпили весь наш алкоголь, а матери посуду за всеми мыть! А эта, сестра твоя. Вообще ничего делать не хочет! Целый день только сидит со своим Бахрамом! Ещё коньяк наш дорогой открыла! Я его берегла.

– На какой случай ты его берегла?

– Ну, вдруг подарить кому-нибудь.

– Ты уже не помнишь, кто нам его подарил. Мог бы выйти конфуз.

– Ну, справить что-нибудь.

– Считай, справили, – не удержался я. – Мне работу в Англии предлагают.

– Что-что ты говоришь? В какой Англии?

– В стране, давшей нам Генри Пёрселла, Майкла Наймана, а ещё Beatles, Дэвида Боуи, ну ты знаешь.

– Да знаю, что за Англия. Ты-то там кому нужен?

Она раздражённо встряхнула мокрую тарелку и, как и следовало ожидать, грохнула её о край раковины. Я в ужасе зажмурился, но на этот раз обошлось, тарелка не пострадала.

– Зарплата отличная. Я смогу покрывать все убытки от разбитой тобой посуды.

– А ты возьми и сам помой! И что это за ерунда про работу? По интернету тебя позвали? Это, наверное, кто-то из твоих друзей просто прикалывается.

– Конечно, действительно, кому я нужен, с моими-то мозгами, семьюстами баллами при поступлении и красным дипломом.

– Важно не это, а связи, – поучительно изрекла мама. – И ты обещал мне, что, если я поддержу эту твою глупость с твоим типа самоубийством, ты возьмёшься за ум и женишься. Я даже согласилась на эту Саялы. А ты уезжать собрался?

Этот разговор высосал из меня все силы, поэтому я сказал:

– Ничего ещё не известно, собеседование завтра, может быть, они и не возьмут меня.

Той ночью я долго ворочался в постели, мучаясь то от жары, то от холода, а на самом деле – из-за тревожных мыслей. Когда же наконец меня обволокла полная абсурдных видений дрёма, телефон, опрометчиво оставленный мною у самой головы, зверски разбудил меня оповещением о сообщении. Вскочив с вызываемой резким пробуждением тахикардией, я заранее проклял написавшего мне в такой час – было половина третьего. А написал мне Эмиль, так что я не стал отменять своё проклятье, но почувствовал себя заинтригованным, ведь наш барабанщик практически никогда не писал мне, а уж тем более по ночам.