Книга Незнакомец - Евгения Стасина

– Ну, будет тебе, Ириш. Они люди взрослые, сами разберутся…

– Как разберутся? – только толку от его поддержки никакой.

Мама его пальцы сбрасывает, уже выпрямляясь на ногах, яростно размазывает слёзы по лицу, и вновь нависнув надо мной, едва ли не на весь дом кричит:

– Ты такой жизни моему внуку хочешь? Чтоб отца только по выходным видел?! Господи! Что ж с тобой сделали, Глеб? Это ж как они тебя избили, что ты все мозги растерял?!

Началось. О маме воспоминаний не так уж и много, но о том, что заводится она быстро, помню: в детстве могла и ремня отвесить, сейчас, если бы не отец, возможно, и на хороший увесистый подзатыльник расщедрилась. Незаслуженный подзатыльник, но если ей от этого станет легче, вынести его я готов:

– Мам… – не слишком-то понимая, что в таких случаях следует говорить, порываюсь встать и коснуться её подрагивающих от рыданий плеч, а она мне пальцем в грудь тычет, не оставляя шанса на оправдание:

– Не мамкай мне тут! Если на Маринку плевать, о дите хотя бы подумай! Думаешь легко это в одиночку сына поднимать? Легко отвечать на вопросы, почему его отец с детского сада не забирает?! Так нет, Глеб, уж я-то знаю! Семь лет эту лямку тянула! Чёрт знает, что бы из Славки выросло, если б не твой отец!

– Кончай, Ириш…

– И не подумаю! Что ж я буду за мать, если собственных детей от роковой ошибки не уберегу? – бьёт себя в грудь и, набрав полные щёки воздуха, выдыхает медленно, чтобы продолжить куда спокойнее. – Ты пожалеешь, сынок. Помяни моё слово, когда всё вернётся на круги своя, ты ещё не раз пожалеешь об этом решении. Память же не навсегда пропала, и Марина… Девочка же старается, вижу, старается тебе помочь! Так почему ты ей шанса не оставляешь?

– Потому что поздно уже, мам, – встаю, пятернёй пригладив волосы на макушке, опираюсь на спинку стула, чтобы хоть как-то удержаться на непослушных ногах, и прежде чем покинуть вконец испорченный ужин, решаю быть до конца откровенным. – На развод я хотел подать давно… А что тебе не сказал… Берёг, наверное?

Я к выходу плетусь, позволяя родителям в одиночку переварить услышанное, да только порог переступить мама мне не даёт…

– Берёг? Уверен, что берёг? Или просто сам сомневался, что доведёшь это дело до конца? – спрашивает почти шёпотом, а я только и знаю, что головой мотнуть. Пару часов назад призадумался бы, а теперь никаких сомнений не осталось – каким бы ни был прежний Глеб Ковалевский, измену ни за что бы простить не смог. Никому – себя после случившегося с Сашей и то ненавидел.

Вспоминаю о бедной девушке, что по моей вине оказалась свидетельницей не самой приятной сцены, и, окончательно распрощавшись с прошлым, к ней навстречу стремлюсь. По коридору – невыносимо длинному,  минуя огромную прихожую, подсвеченную десятком ламп… Саша у вешалки замерла, а я за её спиной…

С чего начать? С того, что она зря всё это время считала себя чудовищем? С того, что теперь я на миллиард процентов уверен, что ничего криминального ни я, ни она не совершили. Не запретная моя любовь, скорее несвоевременная… Настигла меня раньше, чем я избавился от печати в паспорте…

– Саш, – сам снимаю её пальто, сам накидываю его ей на плечи, а она так привычно вздрагивает. Оборачивается, только сейчас, в шаге от меня, осознав, что исчезнуть не попрощавшись ей не удастся, и смущённо глаза в пол опускает. Медовые, чистейший янтарь…

– Саш, до дому меня подкинь? – шепчу, уткнувшись своим лбом в её, а она краснеет, торопливо отступая назад.

– Не могу… И родители твои… Думаю, вам всем не мешало бы поговорить.

– Поговорили уже. И прости, не хотел, чтобы ты это видела, а оно как-то само…

– Само… – повторяет задумчиво, с трудом совладав с непослушными пуговицами, и наверняка прямо сейчас заготавливает речь: что нельзя так, что я женат и жена моя такого побега не заслужила. Вполне в её духе, ничего нового…

– Ладно, – из неожиданностей только это: кивок головы, пронзительный взгляд, в котором невозможно ничего прочитать, и протянутое мне пальто – на этот раз моё.

– Так просто? – удивляюсь, выходя на улицу в одной рубашке, и не чувствуя холода, к её жестянке плетусь.

– Трудностей с нас на сегодня хватит.

Часть третья. ГЛАВА 31.Незнакомец в моём сердце

Саша

Нужно быть добрее, так моя бабушка говорила. Всякий раз, когда Ванька совершал набеги на кухонный шкаф, разорял конфетницу и прятал пустые шелестящие фантики в карманах девичьего халата, в попытке переложить вину за свою шалость на мои плечи, бабушка лишь беззлобно хихикала, поправляя постоянно норовящие соскользнуть с носа очки.

Ну, не умела она ругаться. Даже когда в пятнадцать, мой брат умыкнул ключи от её Лады и, бахвалясь перед местными шалопаями, помял бампер о мусорный бак, и то на крик не расщедрилась. Разъярённого отца по плечу гладила, Ваньке платок в руку пихнула, чтобы утёр разбитый нос, и, тяжело вздохнув, одну лишь фразу вымолвила:

– Что поделать? Не убивать же его теперь! Главное, что цел остался!

Сейчас, до боли в пальцах вцепившись в протёртую баранку руля, гляжу на знакомый внедорожник, водитель которого устроился на капоте и с наслаждением травиться сигаретой, и впервые задумываюсь: а была ли она права? Когда вот так просто закрывала глаза на наши проказы? Когда призывала мириться, вместо того чтобы хорошенько оттаскать за уши виноватого? Вряд ли. Ведь если из Ваньки и вышел толк, я совершать ошибки не разучилась…

– Где тебя носит, Сань? – брат резво соскакивает на землю, откидывая в сторону дотлевающий фильтр, и, размашистым шагом сократив расстояние между нами до минимума, с тревогой вглядывается в моё побелевшее лицо. – Случилось чего?

Катастрофа. Во вселенских масштабах так, мелкая неурядица, а для меня и моего хмельного пассажира едва ли не конец света…

Пожимаю плечами, до сих пор не в состоянии вымолвить ни слова, и единственное, что могу, на ржавую Ладу кивнуть. Она жмётся к видавшей виды зелёной Ниве соседа сверху и смущённо  подсвечивает окутанный темнотой двор жёлтыми глазницами фар, мешая мужчине разглядеть причину моих переживаний. Потому он и хмурится, спиной пятясь к бабушкиному наследию, с каждым шагом всё хуже скрывая зародившиеся в его душе опасения: шапку с макушки стягивает, рассеянно, раз пять проходится пятернёй по волосам, а когда, наконец, устраивает локоть на крыше автомобиля, тут же наклоняясь к окну, громко, как может лишь он, присвистывает:

– И где ты его откопала? – не одной смешинки во взгляде, а уголки губ всё равно вверх ползут. В отличие от моих, что теперь, похоже, надолго забыли, как нужно улыбаться…

– В доме его родни. Вань, он коньяка перебрал… Отключился едва ли не сразу, как в машину сели. Не бросать же его?

– Действительно! – брат усмехается, а я взгляд туплю. Аккурат на носки своих парадно-выходных сапог: натуральная коричневая замша, мех внутри ещё новенький, не протёртый… И с чего я взяла, что ужин с Ковалевскими подходящий повод для выгула своей лучшей обувки? Ведь после таких посиделок желание только одно – отмыться поскорей. И с Незнакомцем что-то решить: