Книга Как Бог съел что-то не то - Джудит Керр

В нем было что-то очень выразительное – и то, как он обхватил свои худые коленки, и как большой, не по размеру свитер обвисал у него на плечах, и как он щурился на яркий свет. И у Анны неожиданно возникло острое желание его нарисовать. У нее с собой не было блокнота для зарисовок, но она нашла в сумочке старое письмо.

Анна лихорадочно стала рисовать на обратной стороне конверта. Она так торопилась запечатлеть мальчика на бумаге, пока он не сдвинулся с места, не встал и не ушел, что совершенно не думала, как сделать это лучше, – просто рисовала: вот так, так и вот так… Здесь падает свет на его лицо и на колени. А под подбородком – темное пятно, тень…

И вдруг у нее вышел рисунок! Такой, как надо!

Анна вернулась на работу совершенно ошеломленная: «У меня получилось!» Вечером на занятиях в школе искусств она сделала два хороших рисунка. А в метро, возвращаясь домой, впервые за долгие месяцы решила не читать, а рисовать – задремавшего пожилого человека, сидевшего в вагоне. И у нее снова получилось.

После этого Анна уже не могла остановиться. Она купила новый блокнот для набросков и заполнила его за несколько дней. По выходным в комнате над гаражом она рисовала маслом обитателей гостиницы. Теперь Анна все тщательно продумывала – и ей более-менее удавалось передать те чувства, которые она хотела. Еще Анна нарисовала мамин портрет. Мама позировала ей, склонившись над парафиновой печкой, и выглядела как обычно – и надломленной, и воодушевленной в одно и то же время. Папа утверждал, что это одна из лучших работ Анны.

В конце концов она собрала все работы в папку и принесла Джону Котмору.

– Ты говорил о стипендии на обучение, – напомнила Анна.

Тот обрадовался:

– Я верил, что ты это сделаешь!

Анна взглянула на усатого преподавателя, тоже находившегося в аудитории.

– Как ты думаешь, он согласится посмотреть мои работы? – спросила Анна.

Ей не хотелось, чтобы единственная рекомендация на стипендию была от Котмора.

– Конечно, – тут же ответил Джон.

Усатый преподаватель подошел, и они вместе с Джоном стали рассматривать работы Анны. Котмор то и дело приговаривал: «Отлично!» и «Мне вот это нравится», но усатый преподаватель молчал.

«Черт! – подумала Анна, которой вдруг страшно захотелось получить возможность три года учиться в школе искусств. – И зачем я его попросила?»

Джон Котмор закончил просматривать рисунки.

– Ну, что ты думаешь? – спросил он усатого.

Тот как будто не слышал вопроса. В папке оставалось еще два рисунка. И усатый преподаватель рассматривал их медленно и методично – сначала один, потом другой. Родом с севера, он не привык торопиться. И когда он наконец повернулся к Анне, ей показалось, что он сердится.

– Сейчас главное, девочка, – не потерять голову, – произнес преподаватель. – У тебя есть все, чтобы получить желаемое. И ты об этом знаешь, – и он медленно отошел.

Котмор улыбнулся Анне:

– Ну, теперь перед тобой открыты все пути.

Анна сдержанно улыбнулась в ответ.

– У тебя будет стипендия, – продолжил Котмор. – И еще… наступит мир. И домой вернутся молодые люди. Много молодых людей.

Анна передернула плечами:

– О!.. Молодые люди…

– Они подойдут тебе намного больше, чем я. Во всем, кроме разве что обучения рисованию.

Анна стала складывать рисунки обратно в папку. На одном из них глаз задержался: а ведь действительно хорошо!

И тут, движимая каким-то внутренним импульсом, Анна произнесла:

– Это ты научил меня рисовать. Спасибо!

Котмор, поняла Анна, обрадовался ее словам. Казалось, весь воздух вокруг них пропитан радостью.

– Ты всегда была моей любимой студенткой, – сказал Джон и почти рефлекторно обнял Анну за плечи.

Анна ощутила внезапный прилив тепла и что-то вроде любопытства, льстившего ее самолюбию. («Это выходит за рамки обычного!» – сказал человечек, сидевший в ее голове.) А потом появилась Барбара: подвижные губы вытянуты в строгую линию, в руках – кожаный чемоданчик Котмора и его поношенная куртка.

– Джон, надо идти. Нас ждет кролик.

Котмор быстро убрал руку.

– Он тушился несколько часов. А потом тебе надо заняться отбором работ для выставки.

Джон вздохнул и поднялся:

– Ну вот, Анна, видишь: перед тобой открыт весь мир. А люди среднего возраста, такие как мы, должны идти домой и есть кролика.

– Говори за себя, – отрезала Барбара и взглянула на рисунки, которые Анна убирала в папку. – Ты собираешься подавать на стипендию?

Анна кивнула.

– Я тоже подумываю об этом, – сказала Барбара.

* * *

В апреле британские и американские войска освободили первый концлагерь. И в прессе и на радио появились первые ужасающие описания. Анна не понимала реакции окружающих: чему тут удивляться? Она знала о концлагерях с девятилетнего возраста. Теперь англичане поймут наконец, каково это, думала Анна.

Она смотрела кинохронику – ужасаясь, но не удивляясь. Газовые камеры, горы трупов, живые заключенные, похожие на скелеты, – все это страшно, думала Анна. Но не более страшно, чем те видения, которые много лет жили в ее воображении и которые она всеми силами пыталась вытеснить. Вокруг рассказывали чудовищные истории, люди негодовали. А в голове Анны вертелась единственная мысль: наконец-то это закончилось. Длилось, длилось – и вот: закончилось!

Берлин пал в начале мая. Наверное, сражения шли и вокруг их бывшего дома и сада? Анна гнала эти мысли прочь: неважно, все закончилось, мне больше не нужно об этом думать.

Несколько дней подряд муссировались слухи и неподтвержденные сообщения о Гитлере: он умер, захвачен в плен, не сдался, окружен… Наконец последовало официальное заявление. Война в Европе закончилась.

В один из дней, отведенных для официального празднования победы, Анна, мама и папа обедали у Розенбергов. Квартира на Харли-стрит снова использовалась по назначению, и тетя Луиза прилагала все силы, чтобы сохранить в доме мирную обстановку.

– Что бы ни случилось, – предупреждала она маму, – не говори фройляйн Пимке, что война закончилась.

– Почему? – удивилась мама.

– Потому что она тут же перестанет экономить, и нам скоро нечего будет есть. Фройляйн Пимке считает, что еда появится автоматически – прямо в момент завершения военных действий.

– Но… – попыталась возразить мама.

Тетя Луиза замахала руками:

– В конце концов, для нее это не имеет никакого значения. Фройляйн стара, почти глуха и ни слова не понимает по-английски. Поэтому ни от кого другого она об этом не узнает. И если мы будем достаточно осмотрительны, – тетя Луиза неожиданно развеселилась, – то нам вообще не придется сообщать ей о наступившем мире.