Книга Седьмая печать - Сергей Зайцев

К утку её склонясь, говорил он:

— Тыне слабая. Твоя сила — в возвышенности твоей, в чистоте, в человеколюбии.

Она вторила:

— Ты — огонь! Ты обжигал меня вчера, ты сжигаешь меня сегодня, и я не знаю, где ты вспыхнешь завтра.

Он говорил:

— Ты свет, ты — любовь. Я люблю тебя.

Она отзывалась тихим эхом:

— Ты свет, ты — любовь. Я люблю тебя...

Он губами ловил эти её слова; он пробовал их на вкус и хмелел от них. Кругом шла его разудалая голова.

С вершины мира они скатывались по бесконечной ледяной горке, среди малых и старых, среди таких же, как они, румяных и легкомысленных, с весёлыми криками и смехом, шапки на затылок заломив, с озорными песнями под рулады гармоник, в туче инея, сверкающего в свете фонарей, с залихватским свистом (ах! как Митя Бертолетов неподражаемо и громко мог свистеть! в ушах звенело, и уши закладывало!), под грохот полозьев о лёд... У подножия гигантской горки праздник не кончался: вывалившись из санок, боролись в снегу, и Бертолетов, конечно же, лёживал на лопатках и милости у Нади просил, жадно впивался поцелуем в её свежие, зимние, алые губы, потом обсыпались снегом и безудержно хохотали в звёздные небеса.

...А ещё после бежали по бесконечным питерским полутёмным улицам и бросали друг в друга снежки.

О, забава из забав! Простая и древняя, как мир.

Целовались, смеялись, обгоняли один одного, бросались снежками, уворачивались...

И случайно попали в спину городовому... Тот вздрогнул от неожиданности и схватился за свисток. У городового были красные от морозца щёки и хитроватые весёлые глаза. Он стоял посреди безлюдной улицы в толстой шинели и крепких сапогах и свистел им, убегающим, смеющимся, вслед.

Надя и Бертолетов, обнявшись на набережной Невы, долго любовались круглой, ясной луной, ночным Питером, каменной громадой в лунном свете, основательным городом, тяжёлым городом, прогибающим землю, городом из городов, городом цвета гранита. Глядели на окна — тёмные или с просачивающимся сквозь гардины бледным светом. Нечто таинственное виделось им в окнах, особенно в тёмных окнах в неверном освещении фонарей.

Печать

то была весьма приметная, дорогая карета с лаковым корпусом и изящной формы окошками. Уже издали она выделялась из бесконечной череды других карет и легко угадывалась. От других экипажей карета отличалась ещё и тем, что надёжно охранялась: двое солдат в серо-голубых шинелях с ружьями и саблями обычно сидели на козлах и двое, также хорошо вооружённые, стояли на запятках. Сопровождающих всадников никогда не было; значит, не следовало ожидать каких-либо помех, не следовало особенно опасаться и погони. Переехав через канал но величественному каменному мосту, карета всегда сворачивала налево, при этом она несколько замедляла ход, а потом щёлкал кнут, и лошади, зло скаля зубы и встряхивая мордами, бежали но набережной всё быстрее, при этом развевались на холодном ветру их рыжие гривы.

Надежда и Бертолетов прогуливались по набережной канала изо дня в день, все в одном месте, и всякий раз засекали час, когда по улице, по мосту проезжала известная им карета. Они прогуливались, как прогуливались в этом живописном месте в виду барочной церковки с колокольней многие влюблённые пары. Митя, пряча лицо, будто бы заинтересовавшись чем-то, смотрел вдаль, а Надя, заслышав перестук копыт и скрип полозьев, быстро, как бы невзначай оглядывалась и говорила «Едет!». Тогда Бертолетов доставал из карманчика жилетки серебряный хронометр на цепочке и бросал взгляд на циферблат. Каждый день время было одно и то же, словно кончился завод хронометра, и стрелки остановились.

Господин, проезжавший здесь ежедневно в карете, высокий жандармский чиновник, был очень точен. Не исключено, что кто-нибудь из местных жителей даже проверял по нему часы... Карета, увлекаемая по набережной двумя огромными сытыми лошадьми, пролетала мимо в мгновение ока, но раза два или три Надя видела седока. Виталий Аркадьевич, будто восковая кукла, не менял положения; он сидел, откинувшись на спинку диванчика, и. задумчиво глядел в пространство перед собой; из быстро пролетающей картинки Надя успевала выхватить седоватые виски, благородное лицо, орден в петлице... Проезжая здесь, подполковник не смотрел в окошко: здешний пейзаж он знал в подробностях, ибо год за годом проезжал это место два раза в сутки.

Вечерами, спустившись в «секретную комнату», сидели над каргой Питера. Точнее, над картой сидел Бертолетов; Надя, по обыкновению, с книжкой или тетрадкой в руках проводила время на полюбившемся ей уютном диванчике, забравшись на диванчик с ногами и укрывшись шерстяным пледом.

И в этот вечер Митя Бертолетов разложил карту на столе, быстро нашёл на ней глазами нужное место и провёл пальцем:

— Вот его маршрут. Похоже, что он никогда не меняется. Летом маршрут был тот же, — взяв карандашик и линейку, Бертолетов стал вычерчивать на карте какие-то линии, потом оставил это дело. — Надо отдать ему должное, Надя: он мужественный человек. Он не изменил пути следования. Заметь, каждый день он дважды проезжает через то место, где прошлым летом едва не расстался с жизнью.

— Он не смотрит в окно, — припомнила Надя. — Верно, всё-таки не хочет видеть этого места.

— Впрочем ехать другой дорогой — значит, делать изрядный крюк. А при его занятости это недопустимая роскошь; время он ценит, — Митя опять обратил взгляд к карте. — Где-нибудь в Вене или в Берлине да хотя бы в той же Москве — свернул налево, свернул направо, квартал туда, квартал сюда — невелика разница. А тут Питер, город речек, рек и каналов, город мостов. Выбор бывает весьма небольшой.

Стояла хорошая погода, немного морозная и безветренная; в ясные дни было видно далеко. И Бертолетов не упускал случая: всё проверял на местности иные свои расчёты. В один из таких погожих дней он опять увлёк Надю к тому каменному мосту, опять достал из кармашка хронометр, что-то рисовал на клочке бумаги:

— Вот, смотри... С моста карета поворачивает налево и едет немного медленнее. Как раз есть время подготовить бомбу. Это замечательно! Я готовлю её, читаю «Отче наш», бросаю... — он оглядел мостовую, покрытую грязным слоем снега, накатанного полозьями до состояния льда. — Стоять я должен вот здесь — за столбом. Должен подгадать: когда со мной поравняется карета, между нами должен быть столб. Во-первых, столб несколько заслоняет охране обзор; они будут видеть более столб, чем меня. Во-вторых... что много важнее... при взрыве осколки полетят, а столб закроет меня от них; если и ранит, то несильно — в плечо, в руку... ибо голова и корпус будут заслонены...

Тут вдруг без всякого перехода Бертолетов сказал:

— И самодержца надо взорвать. Он русскому народу — первый враг.

Надя оглянулась испуганно — не слышал ли кто?