Книга Екатеринбург Восемнадцатый - Арсен Титов

Я тотчас вспомнил слова Маши из письма о своей гимназической подруге Анечке Поповой, по мужу Истоминой, муж которой был на фронте, а ей с детьми не на что было жить — в казначействе без объяснения причин перестали выдавать мужнино жалованье.

— Ты у нас Истомин! — сказал я.

— Как вы узнали? — заблестел глазами Гаврош.

— Так ведь, брат, фронт всему научит! — несколько порисовался я.

— Вы фронтовик? А что же мне этот, — Гаврош повторил мой жест, обрисовывающий Мишу, — сказал про вас, что вы «субчик»! У меня папа тоже фронтовик!

— Так что ж ты его позоришь, в этаком одеянии по городу разгуливаешь? — не очень умно спросил я.

— Сахару обещали? Так давайте! — оскорбился Гаврош и не выдержал, зацепил меня: — Фронтовик! Небось так примазываетесь!

— Сахару дадим. Но ходить этак, — я тряхнул его одеяние за плечо, — и этак! — тронул я его за косицу, — сыну фронтовика не пристало!

— Много вы понимаете, да мелко плаваете! — огрызнулся Гаврош.

— А ты, часом, брат, не… — осенило меня насчет его сиротства, но я осекся.

— Все равно папа найдется! — угрюмо сказал Гаврош.

Я посмотрел на Ивана Филипповича.

— Мамаша-то где? — спросил он Гавроша, а уж сам обмахнулся крестом. — Ах, ты, Царю Небесный! — И мне: — Сам видишь, куда же его! — и это должно было означать только то, что следовало тащить его в ванну, мыть, стричь, кормить и одевать.

— Согласен? — спросил я Гавроша.

— Что ж, будет не лишне! — сказал он, опять стараясь сказать басом.

Я передал его на руки Ивану Филипповичу и Анне Ивановне, обволокшей меня таким любящим и благодарящим взглядом, что, будь я человеком порядочным, непременно бы сделал ей предложение. Но вместо этого я развернул письмо от «эм зе», то есть от Миши. «Друг мой старинный! — обратился ко мне Миша. — Всю ночь вы явно гадали, кто бы стрелял. А ларчик открывается просто, хотя ты в своем счастье потерял всякий разум и думаешь про какого-нибудь, сам знаешь про кого. А стрелял я. Можешь мне не верить, но я намеренно стрелял мимо и только с тем, чтобы показать, как бывает коротко счастье, и как оно в одно мгновение может оборваться. Тем более что и без меня у тебя все равно его отберут. Ты понял это из вчерашнего моего прихода и из той бумаги, которую я принес. Так что еще надо подумать, кто из нас счастлив. Низкий поклон Анне Ивановне».

— Сволочь! — сказал я с сожалением. — Сволочь и дурак!

Вчерашнее же его письмо оказалось телеграммой штаба Казанского военного округа и гласило следующее: «Принять все меры к задержанию полковника старой армии Норина Бориса Алексеевича, уроженца Екатеринбурга, объявленного вне революционного закона. Последняя должность в старой армии — инспектор артиллерии Первого Кавказского кавалерийского корпуса. Основание к задержанию — телеграмма ревкома Кавказского фронта всем военным округам республики». Ниже Миша приписал: «Я ее перехватил у телеграфиста. Если еще кому-то не пошла, можешь жить счастливо».

При таком обороте счастливая жизнь вырисовывалась только на небесах.

— Ну что за сволочи! — сказал я в бессилии постичь революцию с ее мелочностью, с ее местью и непреходящей злобой, и в смысле, неужели же больше нечем ей заняться, кроме как рассылать по военным округам телеграммы о каком-то подполковнике, или, как они считали в связи с приказом Временного правительства от сентября прошлого, семнадцатого года, полковнике?

Я пошел к Буркову. Он прочел и грохнул кулаком по столу, потом с жалостью посмотрел на меня.

— Давай, Боря, на время отсюда куда-нибудь, а? — сказал он.

— Куда и зачем? — со злобой усмехнулся я.

Он понял мою усмешку по-своему.

— Тут не до смеха! — сказал он. — Тебе смешки. А если телеграмма пошла и по другому ведомству, например, по юстиции к Голощекину. Тогда как?

— Гриша, а ведь наш старик правильно сказал: пора бесу исподнему дать бой! — сказал я.

— Стрелять пойдешь или в подпольное общество? Глупо все это! — сказал Бурков и снова ударил по столу. — Хоть к Дутову тебя переправляй!

— Да уж станицы артиллерийским огнем не стал бы жечь! — сказал я, несколько ошарашенный словами Буркова и в то же время вдруг поверивший в них.

— Да это я так! Не надейся! — укоротил меня Бурков.

А у меня логическая цепочка от Дутова Александра Ильича, от Оренбурга, от нашей общей дороги сюда, в Екатеринбург, перекинулась на сотника Томлина.

— Вот! — воскликнул Бурков. — А я тебе мандат к их волостному военному столу учета выхлопочу. Без затей доедешь!

— А что же в Нязепетровск, к сестре Маше, мандат не выхлопотал? — съязвил я.

— Я ведь против своих с этим мандатом пойду, Боря! А для этого надо иметь… — Он покрутил пятерней. — Такое надо иметь, ради которого стоит и головой ответить!

— Как Андрий! — нарочно, чтобы скрыть пошедший к горлу ком, сказал я.

— Как «Нет уз святее товарищества!» — сказал он.

Он ушел на службу, а я пошел к Ивану Филипповичу и Анне Ивановне. Иван Филиппович разжег в ванной комнате печку и грел воду. Гаврош сидел подле, обмотанный простыней, а Анна Ивановна под корень стригла его космы. Он пытался корчиться. Анна Ивановна грозила намазать голову против вшей дегтем и посыпать золой.

— То-то будешь хорош кавалер! — говорила она.

— Дегтем, карболкой, сулемой, серой — все равно ввек не выведешь, сколько он притащил! — в тон ей отвечал Иван Филиппович. — Все это, — он махнул в сторону двора, где кучкой лежало одеяние Гавроша, — сейчас же сожгу!

При мне Анна Ивановна на мгновение оторвалась от Гавроша. Глаза ее переменились. Я понял — она что-то почувствовала. Я ей показал глазами, что ничего не произошло. Она не поверила. Я пожал плечами.

— А на фронте много вшей? — спросил Гаврош.

— На каждом — по миллиону! — сказал я.

— О! Значит, я фронтовик! — обрадовался Гаврош.

Я спросил его об отце. Вышло, что с самого прошлого лета никаких известий о нем не было.

— А мама и сестра зимой от тифа умерли. Я их на Михайловское кладбище, к церкви отвез. Квартиру нашу сразу заселили и меня послали на обжорку воровать. А я не стал воровать. Мой папа офицер и фронтовик. Меня прогнали, — сказал Гаврош.

Отмытый, остриженный, накормленный и одетый в мои мальчишеские одежки, он уснул на диване в гостиной. Анна Ивановна ушла к своим передвижным библиотекам неохотно. Она, кажется, чего-то от меня ждала. Я делал вид, что ничего не произошло.

— Что с отроком-то делать будем? — спросил Иван Филиппович.

— С фронтовиком? — тоже спросил я.

— Ну и слава Богу! — понял меня и стал креститься Иван Филиппович.

— Старикан ты наш, старикан! — с любовью схватил я его за плечи.