Книга История одной кошки - Гвен Купер

Но те люди не такие, как мы. Нелегалы не имели официального договора, они платили за ночь или, может быть, за неделю. Юридически они не имели оснований проживать там, где проживали. У нас же были подписаны договора аренды на наши имена. Мы ежемесячно вносили арендную плату — имели такие же права, как и любой миллионер, снимающий жилье на Парк-Авеню. То, что произошло с нелегалами, не могло произойти с нами.

Возможно, все решилось, когда к нам подъехал в своем автомобиле представительского класса мэр Джулиани. К тому времени у дома собралась огромная толпа. Сперва собравшиеся радовались тому, что видят мэра, уверенно направляющегося в здание. Но он тоже не надел каску. Насколько же опасным может быть здание, если в него входит сам мэр?

Все опять начали перешептываться. Зачем приехал мэр? С чего бы это он озаботился нашей судьбой? Одним нашим маленьким домом. Может быть, это попытка заручиться в нашем квартале голосами тех, кто не поддержал его на прошлых выборах?

Но в таком случае… почему он избегает смотреть людям в глаза, почему даже не махнул на прощание — просто вышел из здания и вновь скрылся в машине?

Один из членов нашего сообщества, архитектор, ходил по кругу.

— Не волнуйтесь, — успокаивал он людей. — Я обошел здание и посмотрел на повреждения, о которых они говорили. Два, может быть, три кирпича, а толщина этой тыльной стены метра два с половиной. Это здание никак не может упасть.

Мало кого успокоили эти заверения. Я это заметила. А еще люди начали терять веру в то, что все происходящее сегодня — спасательная операция. Поднялся ветерок, я поежилась, теснее прижимая к себе Лауру.

Все события того дня я помню неясно. Возможно, просто не хочу вспоминать. А может, слишком многое из моих воспоминаний встало не на свои места. В любом случае лучше всего я помню то, что больше всего на свете хотела бы забыть. Остальное — фрагментарно.

Толпа вздыхала, волновалась. Дождь пошел сильнее, люди скучились под зонтами, стояли неподвижно, мокли, а потом дождь вроде затих… Лица вокруг мелькали, становились размытыми, как будто я стояла перед каруселью. Супружеская пара из Бенгала с четвертого этажа смешалась с толпой, их трое детей следовали за ними, как утята за уткой. Полька-швея, которая жила на одной лестничной площадке с нами, что-то бормотала себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь, о вещах, которые хранила у себя в гостиной.

— У меня в квартире осталось пять тысяч долларов, — сказала мне Консуэла Вердес, мать Марии-Елены. Двое младших из пятерых ее детей цеплялись за мать под гигантским цветастым зонтом — они все еще были в пижамах. На круглом лице женщины боролись гнев и страдание. — Мы с мужем всю жизнь работали, чтобы заработать эти деньги. Это все, что у нас есть. Мы не доверяем банкам. А сейчас эти… hijos de la gran puta[20], — она сплюнула на тротуар, — теперь они у нас все заберут. Вот увидишь.

Прошло еще несколько часов. Лужи стали глубже, превратились в небольшие ручейки. Они бежали у наших ног, унося танцующие в водоворотах листья к дренажным канавам. Меня мутило в такт движениям толпы, ее тревожным кругам. Внутри росло чувство чего-то неправильного, непоправимого. Прошло несколько часов с тех пор, как я съела утром пару тостов и горстку хлопьев. Кто-то сунул мне в руку бумажный стаканчик с горячим кофе. Мой желудок восстал от одной мысли о кофе, поэтому я осторожно поставила стаканчик на асфальт.

Ничто не указывало на то, что в нашем здании будут проводиться хоть какие-то работы. И почему нас заставляют ждать под дождем? Почему нам не разрешают войти и собрать вещи?

От продолжительного стояния затекли ноги. Я вяло поворачивала зонт в том направлении, откуда дул ветер. И все равно промокла до нитки. Я попыталась одной рукой заново застегнуть свою кривобокую рубашку, но она стала сидеть еще более криво. Сумочка оттянула мне правое плечо, поэтому я перевесила ее на левое. Вдруг пришло в голову, что я уже давно опоздала в магазин, и Ноэль будет волноваться обо мне. Но мысль тут же исчезла. Время от времени я считала, сколько человек в толпе имеют светлые волосы, сколько — рыжие, сколько — каштановые. Это просто, когда видишь макушки людей. Я оставалась в толпе, поэтому слышала все, что происходит, и приглядывала за Лаурой, которая стояла с мистером Мандельбаумом на противоположной стороне улицы.

Моя дочь не отходила от старика. Он сидел на перевернутом оранжевом ящике, и Лаура держала свой зонт над его головой, чтобы он не промок. Несколько часов она оберегала его — самая высокая женщина в толпе, не считая меня. Гладкая бледная рука Лауры на черной пластмассовой ручке зонта. Мистер Мандельбаум сжимал в руках полиэтиленовый пакет. Время от времени к ним подходила Мария-Елена. Я думаю, она пыталась убедить Лауру куда-то с ней пойти. Я видела это по ее жестикуляции. Но Лаура печально улыбалась и отрицательно качала головой, кивая на мистера Мандельбаума. Мария-Елена вновь исчезала в толпе.

Я нависла над заграждениями, со всех сторон подпираемая толпой. Жильцы из нашего дома продолжали подходить к желтой ленте, по другую сторону которой стояла полиция. Они умоляли, злились, спорили, рыдали. Те, кто не говорил по-английски или говорил плохо, привлекали в качестве переводчиков своих детей. Я тоже попыталась договориться с полицией. Напряжение обернулось болью в груди, но я заставила себя успокоиться. Годы работы за прилавком научили меня разговаривать с людьми спокойно, улыбаясь неразумным. У меня дочь, говорила я им. Ей нужна одежда. Нужны учебники. Целый день в дом входили и абсолютно невредимыми выходили люди. Если бы мне дали пару минут, всего пару минут…

— Мы вас впустим, — снова и снова повторяли полицейские. — Как только дом признают безопасным, мы тут же вас впустим. Не о чем волноваться.

Приблизительно каждые полчаса я провожала сквозь толпу к заграждениям мистера Мандельбаума. Я забирала его из-под опеки Лауры, как будто мы были родителями, передающими ребенка на попечение друг друга. Одной рукой я держала над его головой зонт, а другой обнимала его, чтобы никто не толкнул старика. Нельзя было допустить, чтобы он поскользнулся и упал. Мне приходилось напоминать себе не спешить, приноравливая свои длинные шаги к его шаркающей походке.

Весь облик мистера Мандельбаума молил непреклонных полицейских по ту сторону заграждения. Но они даже взглядом не удосуживались ему ответить.

— Прошу вас, — повторял старик. — Пожалуйста, позвольте мне забрать кошку. Она осталась в квартире одна. Пожалуйста, позвольте мне зайти.

Не один раз я пыталась вступиться за мистера Мандельбаума. Ходила вдоль заграждений, вглядывалась в незнакомые лица, пытаясь найти тех полицейских, с которыми еще не разговаривала.

— Он же старик, — говорила я. — Он принимает лекарства, ему необходимо их забрать.

Ничего. Никто не отвечал.

— Послушайте, — молила я, понижая голос до конфиденциального шепота. Как будто мы были союзниками, партнерами одной стороны в переговорах. — Жена этого человека умерла. Он прожил с ней пятьдесят лет. Эта кошка для него все. Просто позвольте ему забрать кошку. Она тоже живое существо. — Я часто повторяла эти слова, как будто они были волшебными. Неопровержимый аргумент. Живое существо. — Неужели никто не может вынести ему кошку? Я могла бы дать ключи. Я же вижу, что в дом постоянно входят люди…