Книга Тевтонский орден - Вильям Урбан

Два конфликта обозначали исход XIV века в Пруссии. Первый, начавшийся еще в первом десятилетии века, был связан с приобретением Тевтонским орденом Западной Пруссии, изначально известной как Помереллия. Эта территория была стратегически важной по нескольким причинам. Ее восточной границей была Висла, поэтому правитель этих земель мог блокировать жизненно важный торговый путь по этой реке. Людские и экономические ресурсы Помереллии играли важную роль в экономике Пруссии (особенно Данцига) и в военной структуре ордена. Французские, бургундские и немецкие крестоносцы могли в безопасности прибывать в Пруссию через Бранденбург, Ноймарк и Помереллию, если по каким-то причинам обычный маршрут через Великую Польшу оказывался перекрытым. Однако польские короли и духовенство расценивали переход Помереллии к ордену (напомним, путем войны и покупки) как кражу их собственности. Их не особо интересовало прошлое этой области или ее этнический состав. Они считали ее польской, обосновывая это тем, что ее жители платили Риму «Грош святого Петра» – вся Польша платила этот налог, а немецкие земли – нет. И польские патриоты не упускали ни одной возможности оплакать потерю этой провинции.

Второй конфликт, завершившийся в самом конце столетия, был связан с Самогитией. Рыцари ордена рассматривали эту территорию частично как мост в Ливонию, который позволял круглый год поддерживать связь с северными владениями ордена, частично как средоточие языческого сопротивления обращению в христианство. Литовские великие князья, чью власть сами самогиты признавали лишь изредка, изо всех сил старались, чтобы удержать эту провинцию в составе литовского национального государства.

Как ни удивительно, но орден смог заключить мир как с Польшей (Калишский договор в 1343 году), так и с Литвой (Салинский договор в 1398 году). Два литовца – Ягайло Польский и Витаутас Литовский – даже помогли ордену покончить с сопротивлением самогитов в обмен на помощь в походах против Москвы и Орды.

Эта эпоха сотрудничества окончилась в 1409 году, когда началось восстание в Самогитии. У рыцарей были основания подозревать Витаутаса и Ягайло в содействии мятежникам. Но в этот момент их обычно осторожная дипломатия находилась в руках темпераментного Великого магистра – Ульриха фон Юнгингена, который был не только сравнительно молод, но и уверен в том, что его орден потерял из виду свою изначальную цель – борьбу с язычниками. Под язычниками он понимал прежде всего самогитов и их союзников, а не русских, татар или турок. Он видел непосредственных врагов прямо под рукой: Польшу и Литву.

Требования Великого магистра о прекращении помощи мятежным самогитийцам со стороны Польши и Литвы спровоцировали призывы к войне в обеих странах. Но еще было неясно – последуют ли этим призывам большинство дворян и церковников, которые высоко оценивали военную репутацию тевтонских рыцарей.

Меняющийся баланс сил

Основная масса тевтонских рыцарей, а особенно советники Великого магистра, были уверены в своей способности справиться с польской знатью, литовскими боярами и церковниками обоих государств. Для них было не важно, что патриотический гнев поляков и литовцев был вызван действиями самого Ульриха фон Юнгингена в 1409 году. Рыцари считали, что между Литвой с Польшей слишком много разногласий для совместных действий против ордена. Всем была известна история их вражды, последующих примирений и новых ссор. Знать же и духовенство обеих стран, как и на Западе, казалось, не желали подчиняться воле правителей. Ягайло и Витаутас никогда не пытались повести свои войска вглубь Пруссии, поэтому в ордене были уверены, что литовские и польские войска нанесут удары по далеко отстоящим друг от друга направлениям – вероятно, в Самогитии и Западной Пруссии, возможно, в Кульме. Великий магистр мог бы противопоставить этим нападениям оборонительную тактику с использованием местных войск, сосредоточив свои подвижные силы против основной армии, которая, скорее всего, вторгнется в Западную Пруссию.

Кроме того, всем было известно, что Ягайло и Витаутасу постоянно приходилось следить за своим тылом – с востока им обоим угрожали татары, а с юга – Сигизмунд, который в любой момент мог собрать ополчение и вассалов в Венгрии, Богемии и Силезии и вторгнуться в Польшу. Наконец, практически каждый немецкий рыцарь верил, что польская знать может отважно сражаться на защите своей отчизны, но будет неохотно собирать войска для похода на чужие земли. Считалось аксиомой, что польские рыцари и прелаты могут быть храбры в речах, но тем не менее откажутся собирать средства на войну или исполнять феодальную повинность. Эта ошибка в расчетах руководителей ордена основывалась на факте – поляки действительно долго не доверяли Ягайло, почти так же как Витаутасу или ордену. Однако времена меняются, и за десятилетие правления Ягайло отношение польских подданных к своему королю изменилось. Они стали больше доверять Ягайло, да и просто привыкли к нему. Пусть у него не было пока сына, но дочь, многозначительно названная Ядвигой по своей матери, могла бы однажды унаследовать престол. Поляки теперь были более склонны считать Ягайло своим королем, а не просто иноземным князем.

Это изменение в отношении поляков к королю проявилось в декабре 1409 года, когда Николас Траба, будущий архиепископ Гнезно, принял участие в секретном совещании Ягайло и Витаутаса в Бресте, где разрабатывались планы войны. Последовавшие дипломатические маневры сделали их союзником князя Януша Мазовецкого, хотя Зимовит IV остался нейтральным, а герцог Померании встал на сторону ордена. Что более важно, народ Литвы и Польши был психологически готов к решающей схватке.

Даже те немногие немцы, кто допускал, что Ягайло решится на войну, не ожидали, что гнев Великого магистра, запрет на торговлю с Польшей и Литвой и набег на Мазовию и Великую Польшу приведут к грандиозной битве. Во-первых, крупные сражения были редкостью – слишком велик был риск и слишком мала материальная награда, особенно в сравнении с безопасными набегами на земли, обороняемыми лишь почти безоружными крестьянами, или выбивание выкупа с горожан. Во-вторых, за исключением отдельных случайных конфликтов, таких как в 1409 году, между Польшей и Пруссией вот уже семьдесят лет сохранялся мир. Вопрос о Самогитии был решен договорами Салинским в 1398 году и в Рационже в 1404 году, поэтому война с Литвой казалась маловероятной. Немногие из живущих могли помнить последние значительные вторжения поляков и литовцев. Да, можно было ждать пограничного набега на какую-нибудь слабо защищенную приграничную область Восточной Пруссии, но потом снова будет подписан мир. В принципиальном вопросе о Самогитии литовцы, конечно же, отступят в 1410 году, как отступили поляки в 1409-м!

Также казалось невероятным, что Великий магистр вновь вторгнется в Польшу. Учитывая недавно обновленные пограничные крепости, орден уже не мог рассчитывать на новые легкие победы без основательной поддержки крестоносцев из других стран. На то, что такая помощь придет в необходимом количестве, не приходилось рассчитывать, если к обычным приманкам, касающимся рыцарского духа, не будет добавлен существенный финансовый стимул. Ведь это было уже вторжением в христианское королевство, хотя подобные рассуждения не остановили бы многих немецких или богемских наемников. О вторжении в Литву не могло быть и речи. Ни один Великий магистр не посылал на восток значительные силы, если не был уверен, что тем временем поляки не вторгнутся в Пруссию. Наконец, казалось, что ставки в конфликте не настолько высоки, чтобы какая-то из сторон решилась на генеральное сражение со всем вытекающим из него риском. Это и было причиной того, что хотя и оба папы – в Авиньоне и Риме, и оба императора – Венцеслас Богемский и Рупрехт Палатинатский – обратили свое внимание на растущую напряженность в 1409-1410 гг., их усилия по примирению сторон были минимальными. Этот далекий конфликт не казался им заслуживавшим чрезвычайных мер.