Книга Узаконенная жестокость. Правда о средневековой войне - Шон Макглинн

И, наконец, возможно, трагедия в Лиможе стала результатом глубокого раздражения Эдуарда по поводу своей физической и военной несостоятельности, неспособности спасти ситуацию в герцогстве. Таким образом, трудно не согласиться с Майклом Прествичем, что резня в Лиможе «говорит об отчаянии», или с вердиктом Ричарда Барбера о том, что «само разрушение города стало признанием собственной слабости, того, что [Эдуард] не мог рассчитывать на восстановление былой власти, и ему приходилось принуждать к повиновению своих неугомонных подданных». Точно так же, как и в случае иерусалимского побоища (когда современники писали, что те, кто убивал, делали это порой из прихоти), личные и мелочные мотивы карающей резни тоже нельзя игнорировать, даже если эти мотивы отходят на второй план перед оправданиями искаженных библейских экзегез и соображениями чисто военного характера.

Заключение

Осады часто провоцировали наиболее мрачные эпизоды средневековых войн просто потому, что любые войны ставили своей целью захват и удержание крепостей. Как мы увидим в следующей главе, время от времени преследовались и альтернативные цели, однако они были, скорее, исключениями из общих правил. Осады имели значение, выходящие за рамки непосредственных геополитических и военных стратегий военачальников и королей, поскольку, особенно если речь шла о городах, в крепостях были, как правило, сосредоточены немалые ценности. Отсюда разорение и грабежи. Естественно, в городах и замках находились люди — население и гарнизоны. Людей можно было захватить в плен и требовать выкуп. В более широком смысле, богатства таких городов, как Каркассон, захваченный во время альбигойского крестового похода, могли профинансировать целые военные экспедиции, обеспечить армии оружием и провиантом. В личном плане добыча являлась отличным мотивом для простого солдата оставаться в войске и отчаянно сражаться за свою долю. Перспектива разбогатеть или, если речь шла о знати, стать еще богаче — являлась движущей силой для рыцарей и пеших воинов, которую нельзя не учитывать. Добыча и богатый выкуп могли целиком изменить жизнь человека. Когда в 1216 году был взят Саутгемптон, то, согласно «Истории Уильяма Маршала», «в городе была захвачена такая добыча, что даже бедняки, которые хотели хоть чем-нибудь поживиться, сразу разбогатели». В 1097 году, во время первого крестового похода, когда вот-вот должна была начаться битва при Дорилее в центральной части Малой Азии, Боэмунд Тарентский не пытался взбодрить своих воинов рассуждениями о чести или причитающихся им духовных наградах. Он говорит о добыче: «Крепко держите строй во имя веры Христовой и победы Святого Креста, потому что сегодня, по воле Божьей, все вы разбогатеете». Набор воинов в армию дофина Карла в 1358 году значительно вырос, когда он пообещал солдатам отдать на разграбление Париж.

Несмотря на жажду крови у воинов, идущих на приступ, интересно, насколько часто последующее разграбление не превращалось в откровенную бойню и тотальный хаос. Как уже обсуждалось ранее, грабеж мог носить систематический характер, а мог быть остановлен: когда в 1068 году Вильгельм Завоеватель взял Эксетер на юго-западе Англии, он велел поставить охрану у городских ворот, чтобы собственные солдаты не имели возможности приступить к грабежу. Четыре столетия спустя, в 1463 году, захватив Люксембург, Филипп Добрый оставил войско за пределами города, а сам отправился внутрь, чтобы воздать хвалу Господу в главном соборе. Воинам пришлось ждать, пока монарх закончит все свои дела и разрешит им приступить к дележу добычи. Конечно, перспектива богатой добычи могла в равной степени сломать дисциплину и привести к поражению, что часто и происходило. Подобная потеря дисциплины — правда, не приведшая к утрате самой победы, — наблюдается во время захвата замка Фронсак в 1451 году, когда соблазн оказался настолько силен, что французские солдаты, не выдержав и нарушив соглашение, решили прибрать всю добычу к рукам. Англичане сдали этот южнофранцузский город при условии, что он будет защищен от разграбления. Однако с наступлением вечера многие французские воины, издав боевой клич, спровоцировали паническое бегство лошадей, чтобы симулировать тем самым перемещение кавалерии и создать впечатление вражеского нападения. По словам Мориса Кина, «французские солдаты взялись за оружие, ворвались в город, и к тому времени, когда туда подоспели их командиры, грабеж уже был в полном разгаре, и им оставалось лишь присоединиться. Нет сомнений, что они и сами хотели этим заняться, но если бы они вообще не приехали, то в городе могла легко начаться массовая резня». Обратите внимание на отличие данного эпизода от событий в Безье, где офицеры остановили грабеж, но не резню.

Необходимо отметить, что помимо денег и другой добычи, многие воины охотились и за женщинами. Осаждающие предчувствовали вседозволенность и возможность безнаказанно насиловать при удачном штурме. Это могло активно поощряться их командирами как один из способов терроризировать врага: либо подчинитесь, либо мы изнасилуем ваших жен и дочерей. С другой стороны, очернение врагов, выставление их в качестве безжалостных насильников — как христианский Запад поступил по отношению к монголам, — могло способствовать более решительному сопротивлению со стороны осажденных. Сексуальные зверства являлись также проявлением садистских наклонностей и мести, как мы уже видели в эпизоде из истории Жакерии, когда беременная жена и дочь короля были изнасилованы у него на глазах, а потом все трое были зверски убиты. Одно из лучших повествований о взятии и разграблении города мы находим у Роджера Вендоверского, который пишет о падении Ликольна в 1217 году. Роджер, хроники которого незаслуженно недооцениваются в качестве исторических источников, подробно фиксирует, что произошло, когда роялисты нанесли поражение французам и мятежным английским баронам. Обратите внимание, что о кровавой резне нигде не упоминается (подобно многим летописцам той эпохи, Роджер никогда не замалчивал подобные эпизоды); вместо этого он показывает нам типичный образец штурма города, где первоочередными целями нападающих были добыча и женщины:

О грабежах и мародерстве

По окончании сражения королевские солдаты обнаружили в городе повозки баронов и французов с вьючными лошадьми, доверху нагруженные разным добром, серебряной посудой, мебелью и всякой утварью; и все это попало к ним в руки без всякого сопротивления. Дочиста разграбив город, они обошли все церкви, топорами взломали сундуки, забрали находящееся в них золото и серебро, одежду всех цветов, украшения, золотые кольца, кубки и драгоценные камни. Даже кафедральный собор не смог избежать разорения, его постигла та же участь, что и остальные храмы, поскольку папский легат велел рыцарям относиться ко всему здешнему духовенству как к людям, отлученным от церкви. Этот собор лишился одиннадцати тысяч марок серебром. Когда нападающие захватили все добро, так что ни в одном доме не осталось ровным счетом ничего, то каждый вернулся к своему лорду настоящим богачом. Многие женщины этого города утонули в реке, поскольку, дабы избежать позора [изнасилования], они, взяв детей, служанок и домашнее имущество, садились в слишком маленькие, слабые лодки, которые переворачивались в пути. Впоследствии в реке находили серебряные кубки и множество другого добра, к великой радости желающих поживиться.