Книга "Пятая колонна" и Николай II - Валерий Шамбаров

На роль думского делегата к царю вызвался Гучков. С собой он специально взял Шульгина, представлявшего себя монархистом. Чтобы Николай II видел: даже «верные» считают отречение единственным выходом (хотя какой уж «верный»? Шульгин поддержал скандальную речь Милюкова в Думе). Да и сама «делегация Думы» была ложью. Дума не давала Гучкову и Шульгину никаких полномочий. Они были самозванцами.

В Псков они прибыли вечером 2 марта. Вид имели нарочито потертый, изображая, какие тяжкие испытания выпали на их долю. Гучков изложил свою версию случившегося. О стихийных беспорядках, о неспособности прежнего правительства что-то сделать и о том, как Дума вынуждена была принять на себя эту миссию. Доказывал, что подавлять войсками нельзя. Те части, которые остаются надежными на фронте, если послать их на усмирение, немедленно разложатся. Рузский поддакивал ему, что надежных войск нет.

Но театральные трюки Гучкова не понадобились. Государь сказал, что вопрос уже решен. Когда приехавшие заговорщики достали привезенный с собой проект манифеста, Николай II сообщил, что текст уже есть — присланный из Ставки. Отречение за себя и за сына стало для делегатов полной неожиданностью. Однако спорить они не решились. Царь поставил подпись тем временем, когда было принято решение — 15 часов 05 минут.

Но подписал он не манифест, как обычно утверждают. Он завизировал карандашом телеграмму с текстом манифеста для отправки Алексееву. Юридическим документом она не являлась. Акт еще предстояло готовить. В российских законах отречения (да еще в пользу брата, а не сына) не предусматривалось. Поправку в законы могла внести только Дума, от которой якобы приехали делегаты. Хотя она даже не обсуждала этот вопрос! Но обрадованные заговорщики сочли, что для их целей завизированной телеграммы достаточно. А царю подсунули на подпись еще два документа. Указ об отставке прежнего правительства и о назначении князя Львова председателем Совета министров. А также указ о назначении Верховным Главнокомандующим великого князя Николая Николаевича. После этого царскому поезду была открыта дорога. В час ночи он покинул Псков, возвращаясь в Ставку.

Гучков с Шульгиным сразу связались с Петроградом, сообщили, что у них получилось. Кстати, лица, изображавшие себя «народными избранниками», на самом деле не пользовались в народе никаким авторитетом. Когда два делегата вернулись в столицу, на вокзале буйная толпа арестовала их. Скомканную бумажку с текстом отречения подручный Гучкова Лебедев сумел передать Ломоносову, и тот доставил ее в министерство путей сообщения к Бубликову.

А решение Николая II вызвало среди заговорщиков эффект разорвавшейся бомбы. Великий князь Михаил Александрович устраивал их только в качестве регента при больном ребенке. Новый царь, взрослый и полноправный, им абсолютно не требовался. Родзянко снова бомбардировал телеграммами Ставку, требуя задержать информацию об отречении, «пока я вам не сообщу об этом». Закрутил еще один раунд блефа — дескать, «вспыхнул неожиданно для всех нас такой солдатский бунт, которому еще подобных я не видел». Снова пугал гражданской войной и извещал: успокоить ситуацию удалось только путем соглашения — через некоторое время созвать Учредительное Собрание, которое установит форму правления в России.

Здесь ложью было все. И «невиданный солдатский бунт», и соглашение об Учредительном Собрании — его идея изначально фигурировала в планах оппозиции.

Задержать информацию о «манифесте» требовалось из-за того, что лидеры заговорщиков были подняты по тревоге, уже в 6 часов утра потребовали встречи с великим князем Михаилом Александровичем. Кстати, Николай II из Пскова послал телеграмму брату. Обращался к нему уже как к императору Михаилу II и объяснял, почему поступил таким образом. Но Михаилу Александровичу эту телеграмму не передали, вместо этого к нему явились 18 человек — Родзянко, Керенский, Львов, Милюков, Гучков и др., — навалились обрабатывать его, чтобы отказался от престола. Великий князь был совершенно ошеломлен свалившимся на него известием об отречении брата, а его дружно шельмовали самыми разнообразными доводами, почему он не должен принимать корону.

Только двое, Милюков и Гучков, неожиданно для многих, стали говорить, что переход к республике слишком резкий, может вызвать потрясения и нужно сохранить конституционную монархию, как в Англии. Михаил Александрович колебался, и Родзянко со Львовым утащили его для разговора наедине. Невзирая на такое давление, он все-таки не отверг решение брата, но согласился на компромисс: он не принимает престол до тех пор, пока этот вопрос не решит Учредительное Собрание. Но заговорщиков это абсолютно удовлетворило. Ведь Львов указом Николая II был официально назначен главой правительства. Теперь оно стало единственной легитимной властью в России! На радостях рассыпались в благодарностях перед великим князем, Керенский произнес патетическую речь, что все права царского дома будут сохранены, для бывшего государя, его брата и их близких будет обеспечена полнейшая неприкосновенность.

Два акта опубликовали одновременно — об отречении Николая II и непринятии престола Михаилом Александровичем. Провозглашалось, что в сентябре будет созвано Учредительное Собрание, которое определит форму правления в России. А до этого власть переходит к Временному правительству Львова. Царь узнал о решении брата вечером 3 марта, когда прибыл в Могилев. Был поражен этим и записал в дневнике: «Оказывается, Миша отрекся. Его манифест кончается четыреххвосткой для выборов через 6 месяцев Учредительного Собрания. Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость».

Николай II хотел исправить ситуацию. Передал Алексееву телеграмму для Временного правительства, что в подобном случае он меняет решение, передает власть все-таки сыну. Имел полное право! Законный акт об отречении еще не подписывался, Думой не утверждался. Отказ Михаила Александровича принять власть… автоматически возвращал ее Николаю II! Но… Алексеев эту телеграмму не отправил. Сам, по собственному разумению рассудил: вроде бы все утряслось — и еще один новый поворот? Хотя и он вскоре начал прозревать. Говорил генералу Лукомскому: «Я никогда не прощу себе, что поверил в искренность некоторых людей, что пошел за ними и что послал телеграмму об отречении императора главнокомандующим». А командующих фронтами предупредил: «В сообщениях Родзянко нет откровенности и искренности».

Тем не менее считал, что «отмена уже объявленного манифеста может повлечь шатание умов в войсковых частях и тем расстроить способность борьбы с внешним врагом, а это ввергнет Россию в пучину крайних бедствий». Ну а представитель МИД при Ставке Николай Базили, все эти дни неотлучно находившийся возле Алексеева, направлявший его своими советами, составлявший проекты царских манифестов, 4 марта, когда операция с «отречением» завершилась, выехал в Петроград. В столице он сделал доклады Родзянко, Львову, Милюкову и Гучкову. Нужны ли комментарии?

Стоит отметить, что одним из первых изменило царю высшее духовенство. Зараженность церковной верхушки либеральными ядами сказалась в полной мере. Никто не вспомнил, что государь — Помазанник Божий. В дни февральского безумия никто из священнослужителей не пытался увещевать бунтующих солдат и рабочих, напомнить о присяге всего народа царскому престолу в 1613 г., о присяге Николаю II. 2 марта, еще до его отречения, Святейший Синод признал власть «Временного комитета Думы». 4 марта из Синода вынесли кресло императора, а 6 марта полетели распоряжения всем священникам вместо «царствовавшего дома» поминать на службах «благоверное Временное правительство».