Книга Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко

Жарко. Влажность предельная. Дышать становится всё труднее. Я заставляю сознание прекратить хаотичное движение и возвращаюсь к идущим. Их все еще разделяет непомерная долгота галерей.

Апсара держится за колонну маленькой, почти детской рукой с изысканно ухоженными ногтями, смуглая длиннопалая рука монаха скользит по камню; апсара поворачивает голову в тяжком уборе назад, прислушиваясь к тьме, монах наклоняется, чтобы беззвучно откинуть камушек, на котором оступился; апсара приостанавливается, напуганная промельком ящерицы, монах замечает застывшую ящерку на стене. Апсара смотрит вперед в долгую, освещенную луной перспективу. Монах устремляет взгляд в длинный туннель. Путь бесконечен. Они думают не о небе, не о долге, не о законе, не о возмездии и даже не о казни. Они думают о том ощущении, которое испытают, дотронувшись до кожи любимого человека, и дрожь пробегает по их телам, ледяная дрожь среди жаркой ночной влаги воздуха. Они думают о поцелуях, и теперь сознание почти покидает их. Они останавливаются, чтобы удержаться на ногах, прийти в себя и продолжить мысли о недопустимом. Их руки скользят по рукам, плечам, спинам, ногам друг друга, и всеобъемлющая радость переполняет их, радость предощущения, радость предобладания, предсчастья. Они всё идут и идут к месту их наступающей любви, к минуте их соединения. Луна отражает в себе внутренние храмовые водоемы и погружается в них, не умаляя свечения, исторгая его изнутри вод, которые только увеличивают своей зеркальностью мощь лунного света, чтобы влюбленным был виден путь. Ночные птицы и горластые лягушки подымают больше шума, чтобы скрыть шелест шагов влюбленных. Деревья гуще толпятся, чтобы зачернить промежутки между колоннами, скрыть силуэты влюбленных. А они все идут и идут навстречу краткому счастью.

Джунгли бредят. Джунгли наблюдают балет. Любострастие ночи извивается в ритуальном танце, плетет липкую паутину движений, в горячую патоку пальмового сахара падают жаркие сны, в рыжую патоку, что становится коричневой под брызгами лунного света сквозь листья бамбука. Джунгли звучат. Это эхо шагов пары мужских и пары женских ног прилетает и бьется о чешуйчатые, и гладкие, и корявые стволы, тихое, секретное эхо. Стволы вбирают его в себя, скрывают, берегут. Джунгли томятся. Душный воздух томится. Томится ночь. Ждут.

Мысль о том, что смерть должна их настигнуть в миг блаженства, что это и только это может стать их спасением, приходит к ним одновременно. Апсара внезапно останавливается, как от внутреннего толчка. Как от резкой боли останавливается монах. В смерти – спасенье. Апсара спокойно и уверенно улыбается. Умиротворенно улыбается монах. Несколько шагов они проделывают с улыбкой. Лишь несколько шагов. Лица их искажаются, гримаса великой скорби сменяет покой на лицах, тяжкие, мучительные слезы проливаются из пары женских и пары мужских глаз. Горькими потоками исходит их печаль. Длятся минуты боли, длятся. Апсара и монах все идут и идут навстречу любви, тождественной смерти. Только Любовь и Смерть. Только Красота.

Над двумя прудами, над вторым и третьим ярусами храма неизъяснимого Бога, надо мной, совсем близко, взлетают в танце сонмища апсар. Их движения несуетны и изысканны. Не только пальцы их рук гнутся, словно стебли, в обратном логике направлении, но те же невероятные движения повторяют стопы! Вопреки законам человеческой природы, законам тела, пальцы их рук и ног поют прельстительную песнь, у некоторых они удлинены остроконечными золотыми наперстками, украшения каждой танцуют вместе с их обладательницей, создавая музыку сыпучую, пленительную.

Были ли аплодисменты? Был ли поклон? Боже, какая чушь! Переживание столь реально, что выход на поклон мог стать кощунством. Я ловлю себя на том, что словно прустовский Марсель вижу в игре актеров лишь абсолютную достоверность, правду, жизнь. Но если юный герой не мог оценить отсутствие эффектов и сценической яркости в игре Берма-Федры, то та предельная естественность, которая была в игре ангкорских актеров, во мне вызвала восторг и восхищение.

Или это были не актеры? Настоящая смерть была не разыграна, прожита? Реальная гибель? Опять чушь. Ну, кто это будет… Ничего не могу определить. Актеры или нет?!

Мы длинной вереницей, не сговариваясь, движемся к месту, где прекратились и, безусловно, начались заново несчастные любовники. Мы видим серо-серебряную в лунном свете, нескончаемую галерею. Идем. Где то место, та точка, в которой достигли они друг друга, достигли своей любви? Темные пятна под ногами заставляют нас остановиться. Здесь.

– Кровь? Это кровь? – ввинчиваются чьи-то голоса в ночь.

– Кровь, – вычленяется голос Элзы.

– Это не кровь, нет-нет! – кричит Красильщик, ползая по плитам, запятнанным темно-красным. – Не кровь, просто очень похоже. – Он рассматривает пятна, стоя на коленях и наклоняясь к самому каменному полу. – Киноварь. Да… Киноварь. Краска. – Он не встает с колен. – Красивый цвет. Киноварь – это серная ртуть. Знаете ли, – Красильщик будто вспоминает что-то, – от взаимодействия с воздухом в маслах выцветает, становится блеклой, потом чернеет… совсем. Лучше в темпере, в акварели. Однако всё равно… – бормочет он, ползая рядом с пятнами и по ним. – Тут не просто, тут глубокая философическая загадка. – Его голос становится внятнее. – Магия: ртуть и сера – основные продукты алхимических действий, «египетского искусства»… в скрещении порождают Великого Гермафродита. Ртуть и сера – основа всего и вся… обратите внимание! У Гермеса Трисмегиста… – Красильщик громко и внушительно цитирует: – «Как все вещи вышли из Одного, вследствие размышления Одного, так все было рождено из этой единственной вещи». – Он делает короткий передых и продолжает громко, для всех: – Ртуть, Меркурий – Инь, женское начало, движение, борьба с бездействием, ожидание и готовность, чувство, воображение. Сера – Ян, активное огненное начало, мужская иерархия, разум, интуиция, действие, устремленное к совмещению, скрещению… – Опять глубокий вдох. – Киноварь и есть Великое Делание, преображение, трансмутация. Алхимический гермафродит, – он скандирует этот термин, – гармоническое сочетание плюса и минуса. «Тот, кому не удается стать двумя в одном теле, станет двумя в одном духе!» Погибнув, все влюбленные становятся единым целым. Здесь иносказание, подсказка нам, вот и всё.

Красильщик замолчал. Теперь он пытался оттирать красные пятна, обнаруженные им и на колонне. Напряженно дышал, будто выполняя тяжкую работу, заговорил вновь, опасаясь, что его не поняли, а может быть, забыв, что уже рассказал об этом, или просто ища поддержки у Матери:

– Киноварь, то есть сера плюс ртуть – синоним эликсира бессмертия, знак постижения закона трансмутации… – Теперь он говорил тише, обращаясь почти только к ней. – Движение к совершенному преобразованию, к просветлению… У индусов Расаяна – колесница ртути, алхимическая философия… Ртуть и алхимия в каком-то смысле тождественны. – Он искал понимание в глазах Матери, будто от того, что она поймет его, зависела правда: кровь здесь разбрызгана и разлита, или все же краска, магический симбиоз. – Фиксация ртути, повторюсь, одного из составляющих киновари – есть волшебное преобразование, превращение подвижного в застывшее… Этот физический акт имеет духовную ценность. Пресекание суеты обыденной жизни – вот мистический смысл остановки движения ртути. – Красильщик вновь повысил голос: – Если съешь «убитую ртуть», станешь бессмертным… Остановленная ртуть превращает живую ртуть в золото. Урина и экскременты алхимика, который принимает такую ртуть, способны преобразовывать свинец… он также становится золотом… Тайну остановки ртути раскрыл Шива…