Книга Тайные общества русских революционеров - Рудольф Баландин

2 апреля, накануне казни, Рысаков пишет еще одно, последнее показание в отчаянной надежде убедить власти сохранить ему жизнь. Выдав уже всех, кого мог, он предлагает себя в агенты для выслеживания революционеров. Вот фрагменты его записки:

«Террор должен кончиться во что бы то ни стало. Общество и народ должны отдохнуть, осмотреться и вступить на мирный путь широкого развития гражданской жизни.

К этим мыслям меня привели тюрьма и агитационная практика.

Из нас, шести преступников, только я согласен словом и делом бороться против террора. Начало я уже положил, нужно продолжить и довести до конца, что я также отчасти, а пожалуй, и всецело могу сделать. До сегодняшнего дня я выдавал товарищей, имея в виду истинное благо родины, а сегодня я товар, а вы купцы. Но клянусь вам Богом, что и сегодня мне честь дороже жизни, но клянусь и в том, что призрак террора меня пугает, и я даже согласен покрыть свое имя несмываемым позором, чтобы сделать все, что могу, против террора.

В С.-Петербурге, в числе нелегальных лиц, живет некто Григорий Исаев (карточка его известна, но он изменился), адреса его не знаю. Этот человек познакомил меня с Желябовым, раскрывшим предо мной широко дверь к преступлению. По предложению Григория в субботу, в день бала у медиков-студентов, я вывез с вокзала Николаевской железной дороги [два ящика] с зеркалами, каждый по 4 пуда, в которых находился, как мне он объяснил, типографский станок. Точно нумер ломового извозчика не помню, но разыскать его могу вскоре. Довез станок по Садовой до Никольского рынка, где сдал Григорию. Если бы я воспроизвел некоторые сцены пред извозчиком, то он непременно бы вспомнил, куда свез два ящика с зеркалами.

Где живет Григорий, не знаю, но узнать, конечно, могу, особенно если знаю, что ежедневно он проходит по Невскому с правой, от Адмиралтейства, стороны. Если за ним последить, не торопясь его арестовать, можно сделать весьма хорошие открытия: 1) найти типографию, 2) динамитную мастерскую, 3) несколько «ветеранов революции». Я предлагаю так: дать мне год или полтора свободы для того, чтобы действовать не оговором, а выдачей из рук в руки террористов. Мой же оговор настолько незначителен, знания мои неясны, что ими я не заслужу помилования. Для вас же полезнее не содержать меня в тюрьме, а дать некий срок свободы, чтобы я мог приложить к практике мои конспиративные способности, только в ином направлении, чем прежде. Поверьте, что я по опыту знаю негодность ваших агентов. Ведь Тележную-то улицу я назвал прокурору Добржинскому. По истечении этого срока умоляю о поселении на каторге, или на Сахалине, или в Сибири. Убежать я от вас не могу – настоящее мое имя получило всесветную печальную известность: партия довериться не может и скрыть. Одним словом, в случае неустойки с моей стороны, не больше как чрез неделю я снова в ваших руках. Намечу вам свой план:

1) По Невскому я встречу чрез 3–4 дня Григория и прослежу за ним все, что возможно, записав сведения и представив по начальству.

2) Коновкин, после моего ареста перешедший на нелегальное положение, даст мне новую нить. Я его узнаю вскоре на Васильевском острове, куда он часто ходит.

3) Кондитерская Кочкурова, Андреева, Исаева и т. п. столкнет меня с Верой Филипповой, урожденной Фигнер, и по ней я могу наткнуться на многие конспиративные квартиры.

Перовская С.Л. и Желябов А.И. Рисунок, сделанный во время суда над первомартовцами

6) Постоянные прогулки и обеды в столовой на Казанской площади и у Тупицына, вечернее чаепитие в известных мне трактирах, а также слежение за квартирами общих знакомых наведут меня на столкновение с лицами, известными мне только по наружности, каких я имею около 10 человек. Одним словом, возможно лично мне в течение месяца-полутора открыть в С.-Петербурге большую часть заговора, в том числе наверное типографию и, пожалуй, две-три квартиры. Вы представьте себе то, что ведь я имею массу рабочих, с которыми совещается революционная интеллигенция. При этом я обязуюсь каждый день являться в ж[андармское] управление, но не в секретное, и заранее уславливаюсь, что содержание лучше получать каждый день.

Пусть правительство предоставит мне возможность сделать все, что я смогу, для совершенного уничтожения террора, и я честно исполню его желание, не осмеливаясь даже и думать о каких-либо условиях, кроме тех, которые бы способствовали в агентстве. Себя вполне предоставляю в распоряжение верховной власти и каждому ее решению с благоговением покорюсь.

Николай Рысаков».

Григорий Исаев к этому времени был уже арестован. Жандармы использовали последнее показание Рысакова для его изобличения. Их не заинтересовали предложения предателя. Утром 3 апреля 1881 года его привезли на Семеновский плац вместе с А.И. Желябовым, С.Л. Перовской, Н.И. Кибальчичем и Т.М. Михайловым. И во время заключения, и приговоренные к смертной казни, и в последние свои мгновения все они, кроме Рысакова, вели себя мужественно. Кибальчич перед смертью составил схему реактивного летательного аппарата (она была обнаружена в жандармском архиве летом 1917 года). Этот молодой революционер, занимавшийся изготовлением взрывчатки, был талантливым изобретателем и незаурядным мыслителем.

Что касается Рысакова, то испытывать к нему жалость, конечно, можно. Но и презрения он вполне достоин. Ведь, пытаясь продлить свою жизнь, он отправил на смерть несколько человек, честных, мужественных и благородных в отличие от него самого. Наверняка с презрением относились к нему и следователи, и прокуроры, и судьи.

Его последнее письмо показывает, насколько жалок он был в последние недели жизни. А ведь писал, будто ему «честь дороже жизни». И тут же, словно находясь в забытьи, признался, что готов «покрыть свое имя несмываемым позором», продолжая и впредь оставаться предателем, лишь бы ему сохранили жизнь.

Можно предположить, что Александр III без всяких сомнений отказал в помиловании такому человеку. Предателей не уважают даже те, с кем они сотрудничают.

Николай Рысаков, судя по всему, принадлежал к числу людей, имеющих завышенное самомнение, большое честолюбие и склонность к авантюрам при недостатке воли, а также, увы, совести. Ведь он согласился стать цареубийцей не по идейным соображениям, а предал, обрекая на смерть, своих товарищей ради продления собственной жизни.

Психология предательства, конечно же, не так проста, как представляется на первый взгляд. Любой, отказавшийся по личным соображениям выгоды от присяги, данной царю, народу, партии, тайной организации, всегда найдет этому оправдание, прежде всего для самого себя, чтобы сохранить высокое самомнение. Вот и Рысаков утверждал, что выдавал товарищей ради блага родины (хотя лишь месяц назад ради того же участвовал в цареубийстве). Иуда Искариот тоже, конечно же, оправдывал свое предательство «высокими» соображениями. Так бывало всегда, так происходит и в наши дни – и не с единицами, с тысячами, если не миллионами.