Книга Греховная невинность - Джулия Энн Лонг

– Я… пожалуйста… неужели вы думаете… нет, это невозможно…

– Это правда?

– Нет, – хрипло прошептала Ева.

Адам молча смотрел на нее сквозь темноту.

– Адам… пожалуйста, скажите, что вы мне верите. Хейнсворт лжет, если говорит подобное. Когда-то он преследовал меня, и я его отвергла. Теперь он пытается мне отомстить.

– Он стрелялся на дуэли из-за вас?

– Да, – страдальческим шепотом отозвалась Ева.

– Муза хаоса и разрушения, – негромко, почти про себя, пробормотал Адам с горькой усмешкой. – Сколько еще Хейнсвортов скрывает ваше прошлое?

Потрясение уступило место гневу.

– Вы не вправе задавать мне подобные вопросы.

– О, это мне хорошо известно.

Ярость охватила их обоих.

– Вы действительно верите ему? Или просто завидуете тому, кто не боится прикоснуться ко мне?

Ее стрела достигла цели. Адам со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

– Ева… думаю, нам не следует больше видеться. Никогда. Разве что в церкви, где я стою на кафедре, а вы сидите на скамье.

Еве показалось, что мир на мгновение остановился. Время замерло. Ее дыхание прервалось, сердце перестало биться.

– Вы вправду этого хотите, преподобный Силвейн? Мы… почему?

Адам заговорил медленно и холодно, словно объяснял прописные истины неразумному ребенку.

– Я их духовный пастырь, и я только что ударил человека кулаком в лицо. Из-за вас.

– Это было… великолепно. Хейнсворт получил по заслугам.

– Это было постыдно. И, стоя здесь, я понял, что наслаждался, причиняя ему боль. Жалкий болван, я ничего не достиг и чувствую себя раздавленным, опустошенным. Мне следует извиниться перед всеми, кто был в том зале. В меня словно вселился кто-то другой. Не знаю, кто я теперь.

– Уверена, все ваши прихожане уже простили вас. Не удивлюсь, если они воздвигнут на площади памятник, чтобы увековечить сегодняшнее событие.

– Возможно, на первый раз они меня простят. – Ева отлично поняла смысл слов Адама: она сеяла раздоры везде, где бы ни появлялась, и подобное могло случиться вновь. – А вы… сомневаюсь, что горожане простят и вас. Моя сегодняшняя выходка не пойдет на пользу вашей репутации, поверьте мне. Я еще больше осложнил ваше положение. Хотя, возможно, доставил вам удовольствие.

Ева почувствовала, что не в силах найти нужные слова, чтобы убедить Адама. Он казался ей незнакомцем – разгневанным, холодным, непреклонным.

Она робко протянула руку.

– Мы, конечно, можем поговорить о…

– Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне.

Ее рука бессильно упала, точно пробитая выстрелом. Перед глазами все поплыло, словно Ева медленно падала в бездну, погружалась в звенящую пустоту. Головокружение мешало ей говорить.

– В воскресенье церковь была почти пустой. Вы не догадываетесь почему?

Ева знала причину. Ее молчание было красноречивее слов. Оно тянулось, как жилы еретика, вздернутого на дыбу.

– Вы жалеете, что сделали это? – Слова Евы прозвучали как обвинение.

Она говорила о золотом крестике. Об ударе, сбившем Хейнсворта с ног. О поцелуе. Обо всем.

– Нет, – усталым безжизненным голосом отозвался Адам. Будто вынес окончательный приговор.

Еву захлестнула волна ненависти и отвращения. Горло обожгло горечью. Ну почему этот невозможный человек не способен говорить ничего, кроме правды? Она знала, что он прав, и это приводило ее в ярость. Она ненавидела себя за эгоистичное желание быть с ним, невзирая ни на что. Ненавидела Адама, поскольку ее прошлое, как и ее настоящее, разрушало все, что составляло суть его существования. Ненавидела за тот почти целомудренный поцелуй, который оставил рану в ее душе. Ибо в сравнении с тем мгновением счастья все остальное казалось ей пресным и бесцветным, неживым.

И она ничего, ничего не могла изменить.

Ева обхватила себя руками, пытаясь приглушить боль. Удержаться от крика, рвущегося из груди. Какая несправедливость…

– Холодно. Вернитесь в дом, Ева. Вы насмерть простудитесь.

– Но если я серьезно заболею, вы придете, сядете рядом и будете держать меня за руку, шепча молитвы, верно? – с горечью произнесла Ева. – Кажется, так поступают священники? Это вас не пугает. Тогда вы сможете смотреть на меня. Потому что я уже не буду представлять опасности, и вы не побоитесь прикоснуться ко мне.

Адам вздрогнул, как от удара. В его синих глазах полыхнуло пламя. Мгновение он смотрел на Еву горящим взглядом, словно волк, изготовившийся к прыжку. В ночной темноте она чувствовала кожей этот обжигающий взгляд.

Адам шагнул вперед, и Еву пронзила дрожь. Он остановился так близко, что их бедра едва не соприкоснулись. Его разбитая кисть, которую он придерживал другой рукой, замерла в каком-то дюйме от груди Евы. Из дома Редмондов доносился приглушенный шум голосов, взрывы смеха. Звуки веселья показались Еве бесконечно далекими, она слышала лишь прерывистое дыхание, свое и Адама.

От его близости ее тело вспыхнуло страстным желанием, затрепетало, запело, словно задетая струна. Кровь, оглушая, ударила в голову, обожгла губы, горло, грудь. Острое пугающее чувство, которому невозможно противиться, обрушилось на нее волной.

Ева вдруг поняла, каких усилий стоило Адаму не касаться ее. Как отчаянно он жаждал этого.

Ей показалось, что стоит ему преодолеть разделявшее их расстояние, и оба они обратятся в пепел.

– Вы вправду считаете меня бесчувственным, Ева? – медленно прошептал он с печальной улыбкой.

Не дожидаясь ответа, Адам отступил на несколько шагов. Он смотрел на нее неподвижно, словно прощаясь. Затем повернулся и зашагал по дороге в сторону пастората.

Ева проводила его взглядом. Тот, кто хорошо себя знает и не изменяет себе, не испытывает сомнений и не оглядывается.

Адам не оглянулся.

Глава 19

Адам поморщился, потянувшись за пером. Каждое написанное слово отзывалось болью в разбитых костяшках пальцев, но он продолжал писать, видя в этом своего рода епитимью. Поначалу рука распухла, но потом опухоль спала, и Адам смог взяться за что-то поувесистее пера. Давая волю ярости, он совершал нечто полезное, к примеру, колол дрова. В последние дни он часто предавался этому занятию.

Адам отбросил перо.

Сорвав с себя рубашку, он вышел во двор, схватил топор и набросился на поленницу. Большие бревна он превратил в короткие поленья, а затем в мелкую щепу для растопки. Он махал топором всю неделю, каждый день, в одно и то же время. По городу уже разнеслись слухи. У Адама появились зрители – множество женщин городка внезапно увлеклись копированием надписей и рисунков на надгробиях. Сгибаясь над древними могильными плитами почивших Эверси, Редмондов, Хоторнов и других горожан, похороненных на церковном дворе, они незаметно наблюдали за пастором. Теряясь в догадках, зачем преподобному Силвейну понадобилось так много дров, они поглядывали на него с набожным восторгом.