Книга Будь со мной - Джоанна Бриско

Я показывала ей новые миры. Во мне пробудилась любовь к заклятому врагу. На берегу реки ей стало холодно, я согрела ее. Она сидела, упершись руками в землю за спиной, и волосы ее блестели на свету, когда она наклоняла голову. Трава вокруг постепенно темнела, а наши речи струились, как вода в реке, становились все тише и мягче.

Я рассказала ей о своем горе. Чуть не расплакалась.

Я сказала:

— Я умру, этот ребенок погубит меня.

Индианка накрыла ладонью мою руку и попыталась успокоить меня. Ее изящно очерченные губы напряженно сжались.

— Нет, — возразила она. — Ты не должна так говорить.

— Я хочу, чтобы умер он, а не я, — объяснила я».

20

Лелия

Она пленила меня. Такая сексуальная, такая красивая, такая порочная. Я вошла в ее мир, но какая-то часть меня уже начала испытывать к ней неприязнь.

— Давай уедем, — сказала она во второй половине июля, после того как мы вместе сходили к акушерке, а Ричард опять не удосужился поинтересоваться здоровьем нашего несчастного ребенка.

— Уедем?

— Давай будем вместе, — уточнила она.

Конечно, я узнала ее сразу, хоть и видела Мазарини два десятка лет назад всего-то раз шесть, и то по нескольку секунд. Несомненно, это она, бесполый французский ребенок из большого докторского дома со ставнями на окнах, сидела за столом у МакДары. Я узнала ее голос.

Эта встреча заставила меня задуматься: что случилось с ней там, на берегах Луары? Воспоминания об этом были стерты из моей памяти так же, как моя последняя ночь во Франции.

Третья неделя в Клемансо, я наконец-то поговорила с Мазарини. В тот день Софи-Элен помогала матери с детьми, а меня милостиво освободили от подобных обязанностей. Я вышла за границу города, прошла мимо фабрики, выпускающей плащи, и нырнула на дорожку, ведущую к старому каналу, который протекал параллельно реке. Пока я шла, меня не покидало ощущение, что я сегодня обязательно где-нибудь повстречаюсь с Мазарини. Я тогда уже настолько хорошо изучила их отношения с Софи-Элен, что, несмотря на все их старания, всегда могла определить, где они прячутся. Рядом с дорогой под присмотром женщины паслось стадо коров, ярко освещенных низким солнцем. Русло реки сплошь заросло травой, так что вода с трудом пробивала себе путь. И в косых лучах солнца среди высоких зарослей травы и крапивы я натолкнулась на Мазарини. Он… она плакала. На ней вместо привычных длинных шортов и трикотажной рубашки унисекс была юбка. Мазарини, с большими карими глазами и бледной гладкой кожей, выглядела беззащитной, почти как маленькая симпатичная девочка.

Она рыдала, шмыгала носом и размазывала слезы по покрывшемуся пятнами лицу. Чувствовалось, что она унижена, наверное, в таком же состоянии она оказалась бы, если бы тогда, когда она голая ходила по дому, я вдруг вышла бы ей навстречу. Я знала, что причиной ее слез были мать и ребенок. Я молча смотрела на нее. Она отвернулась, и я подумала о том, какими жестокими бывают родители к своим детям: не любят их или, умерев, бросают на произвол судьбы. Я тоже заплакала, пытаясь скрыть растекшиеся по лицу слезы.

После долгого молчания она сказала:

— Я покажу тебе другое.

В мою сторону она не смотрела. Она повела меня вдоль старого канала, мы пробирались сквозь заросли на берегу, шли по платановой аллее, которая, расширяясь, выходила на круглую площадку, обсаженную каштанами.

— Я покажу больше, — добавила она и опять замолчала. Мы шли дальше, переходили через старые мосты и écluse[56], пока не вышли к Луаре. Эта огромная текущая масса воды просто ошеломила меня, ничего более внушительного и могучего я никогда не видела. Дома, ставни, замки — все меркло перед ее величием.

— Как Меконг, — пояснила она. — Равнина птиц.

Она стала всматриваться вдаль.

— Посмотри туда, где вода расходится, она как море, — сказала она. — Там целый мир.

Задрожав от волнения, я представила себе, как взметаются ввысь флаги, раздуваются паруса, гремит торжество и дует такой сильный ветер, который мог бы поднять меня над землей.

— Там остров, — продолжала она. — На нем можно жить. Мы могли бы жить там.

После этих слов она замолчала, развернулась, и мы пошли обратно.

В тот день мы как будто полюбили друг друга. На обратном пути мы шли по дорогам, пробирались через заросли, и снова вела она. Как, каким образом могло такое худосочное с прямой спиной тело, гладкий, лишенный растительности лобок и кукольные ручки доставлять другой девушке такое удовольствие? Если она не парень, то как, как, КАК? От этих мыслей у меня закружилась голова. Она снова заговорила со мной. Мы разговаривали по-английски. Разумеется, как я и догадывалась, можно было не сомневаться, что она владеет английским почти в совершенстве. Спокойно, почти монотонно, изредка поглядывая на меня, она рассказывала о том, чем занималась с Софи-Элен. Она легко поддерживала меня под руку, иногда приобнимала за талию, и у меня возникло странное ощущение, что в ее восприятии (в моем восприятии, которое стало и ее восприятием) она говорила о нас, о наших телах, соединившихся, переплетенных в удивительные, немыслимые фигуры.

У меня тогда возникла мысль, что, пока она будет вот так вести меня за руку, я буду идти за ней, и мы вместе забредем в неведомые дали, где нас никто не разыщет, и станем жить в травах. Мы дали друг другу какие-то клятвы, но не напрямую, а намеками, робкими эллипсисами. Я что-то болтала, заполняя ее молчание и думая угодить ее недюжинному разуму, потому что, как только вдалеке появятся крыши Клемансо, она снова будет принадлежать Софи-Элен. Мы выдумывали новые причины, чтобы задержаться в пути и сделать еще пару крюков по траве. Мы продолжали говорить, сидя на коленях, для чего очень медленно опустились в траву, словно одновременно растворяясь в ней. Над нами, шурша, сомкнулись лепестки полевых цветов и зеленые клинки трав. Из этого укрытия мы вышли много позже, когда дело уже шло к вечеру.

Шепотом на ухо она рассказала, что уже все знает и поэтому поддалась отчаянию. Нахмурившись, глядя под ноги и почти прижимаясь друг к другу, мы двинулись дальше и по дороге говорили о ребенке. Потом я иногда пыталась восстановить в памяти тот разговор. Но так и не смогла.

Когда я в следующий раз увидела Мазарини, у меня было такое чувство, словно я пробудилась от долгого сна и в удивлении озираюсь по сторонам. Едва забеременев, я почувствовала появление ее призрака. Придя в гости в чужой дом, я увидела того, кто обязательно должен был снова появиться в моей жизни и встречи с кем я ждала годы. Тогда же я увидела, что мои воспоминания расходятся с действительностью, и поняла, насколько лжива и ненадежна человеческая память. Подспудно я ожидала встречи с ней всю свою жизнь. Чувство неудовлетворенного детского желания, стыда, страха всегда возрождалось, когда мне казалось, что я узнавала ее в определенных девушках, в женщинах, случайно встреченных на улице. Эйфория узнавания возникала всегда и медленно угасала, когда незнакомка проходила мимо, не обратив на меня внимания.