Книга Путь к трону. Князь Глеб Таврический - Александр Сапаров

Княгиня зарыдала еще громче, а парни волчатами смотрели на меня.

По напряженному лицу Ярослава было видно, что он лихорадочно размышляет, что ему делать.

– Так мне, может, подумать время дашь, князь Глеб? – наконец нарушил он молчание.

– Нет! Нет у тебя времени думать, решай сейчас, – был мой ответ.

– Я согласен, – после недолгого размышления сказал он, – но если ты нарушишь свое слово и детей моих обидишь, Господь тебя накажет.

Все многочисленные присутствующие в зале были свидетелями, как перед иконами, стоя на коленях, князь Ярослав отрекался от власти и целовал в том крест святой. После этой процедуры он вышел, не глядя ни на кого, а вслед за ним выбежали его дети и жена.

Пантелеймон внимательно смотрел на меня.

– Знаешь ли ты, Глеб Владимирович, что тезка твой Глеб Владимирович – святой Глеб – был первым князем в граде нашем? Ныне Бог твоими делами указывает, что должен ты взять Муром под свою руку. Видно всем, как Господь тебе благоволит. Много уже в сем годе про подвиги твои слухов было, да такие, что не верилось в них вовсе. Будет сегодня народ тебя князем кликать – ты уж уважь, город наш, тобой разоренный, возьми под защиту свою.

Я слушал хитроумного попа и думал: «Вот же пройдоха. Знает ведь прекрасно, что живу я на краю земли, в Тьмутаракани. Значит, придется здесь воеводу оставлять, а воеводу, конечно, местного. А моим именем теперь половину князей пугать можно: кто захочет, чтобы к нему в гости пожаловали десятки тысяч половцев? Так что вряд ли кто из них рискнет занять место вакантное. Да надеется еще отец Пантелеймон, наверно, что теперь и виру поменьше сделаю. Ну уж нет! Мои воины должны знать, что война под моими стягами приносит не только победы, но и деньги.

– Отец Пантелеймон, я помню не только это, я помню, что здесь двадцать лет назад брат вашего бывшего князя Олег Святославович убил брата моего старшего Изяслава. Не мил моему сердцу ваш город, но, ежели весь народ меня попросит, постараюсь я неприязнь свою сдержать. И под руку свою его возьму. А жить я в вашем городе не буду. Посадника своего я позже пришлю, а до того времени подумай, с людьми посоветуйся, кого мне воеводой назначить, чтобы порядок в городе блюсти.

Я попросил Пантелеймона остаться на пир по случаю победы, и тот с явным удовольствием согласился. Дружинники Ярослава, после того как все узнали о целовании креста, также встали на колени передо мной и просили их простить, как обычно кивая на приказ, что делали войска во все времена. Магута ходил за мной как приклеенный, на лице его был все время написан один вопрос, который читался без труда: «Что это было???»

Он, в отличие от многих очевидцев, сразу понял, что взрывы – не колдовские заклятия, а какое-то вещество, которое так себя ведет при поджоге. Но спросить явно боялся. Я же не собирался всем подряд рассказывать о порохе, минах и пушках. А горожане, которые подозревали меня в сношениях с нечистой силой, после этих взрывов были сильно разочарованы, когда я отстоял вечернюю молитву в церкви и ничего со мной не случилось.

Мы оставляли Муром, моими войсками он был вычищен до нитки, но по сравнению с тем, что делали половцы, приведенные другими князьями на Русь, это были всего лишь цветочки. Народ это очень хорошо понимал. Поэтому при моем выезде из Мурома сотни людей стояли вдоль улиц, наблюдая за нашим отъездом, в их глазах было больше беспокойства – не захочет ли кто из князей занять вакантное место сразу после меня. За отъездом также наблюдала и голова городского пьяницы, насаженная на кол на городской стене. Во рту у нее не было языка. Это был тот шустрый ругатель, который поносил меня в день штурма.

Самое интересное, что я даже про него и не вспомнил. Услужливые горожане сами изловили клеветника, и когда я его узрел, застал уже в вышеописанном виде.

Очень уж хотелось городской верхушке угодить своему новому князю.

За меня в Муроме оставался воевода Магута, который уже целовал крест, что будет строго блюсти порядок в городе и отправлять выход в Тьмутаракань.

От моего отца пришли вести, что он со Мстиславом осадил Чернигов и добился того, что голодные жители сами выгнали Давыда Владимировича с сыновьями из города. Да только тот исхитрился так уйти, что его до сих пор не обнаружили. Злые языки поговаривали, будто он никуда не убежал, а его тайно убил Владимир Мономах, но я уже знал, что собой представляет мой отец, и был уверен, что это не так.

Мы торопились уйти, чтобы пройти степи по снегу, потому что еще немного – и на юге начнутся оттепели, и вновь придется нашим коням брести по колено в грязи.

Обратный путь ничем особым не запомнился. Если кто и попадался на нашем пути, то мы их не видели, потому что в степи нет больных на голову встречаться с шестьюдесятью тысячами половцев, так и не повоевавших вдоволь.

В грязь мы все же попали близко к перешейку, а когда зашли в Тавриду, здесь уже начинала отрастать зеленая трава, и наши войска растаяли, как облака, разъехавшись в поисках своих кочевий. Со мной остались только полки русов и большой обоз, в котором ехало несколько тысяч муромчан, польстившихся на рассказы о сказочном крае, где воткнешь палку в землю – и вырастет дерево. Там же в обозе ехали и дети Ярослава, и его жена. Что мне делать с ними, я еще не знал, но все зависело от меня: княжата были в том еще возрасте, когда можно вырастить из юноши воина, и притом такого, чтобы он был предан только тебе.

И вот наконец мы смотрели на Корчев и синеющий в мареве Таманский полуостров. Я поймал себя на мысли, что радуюсь так, как будто попал в родной дом. Сейчас хотелось только одного – переправиться через пролив и обнять жену. Впереди предстояла масса дел и забот. Но сейчас у меня была одна мысль: наконец-то я дома.