Книга Эй, вы, евреи, мацу купили? - Зиновий Коган

– Расскажите Америке: мы не сдадимся.

– Они поют?

– Русские песни знают?

– Ну, давай свои.

– Русскую, русскую!

– Давайте вместе, – предложил вдруг по-русски Майкл и запел «Калинку».

Чуть ли не с цветами провожали канторов к калитке.

В шесть вечера, как ни в чем не бывало, канторы и Лева поднялись на сцену ДК «Автомобилист». Зал вновь переполнен.

А в следующее воскресенье Лева загрузил рюкзак для воскресной школы – лулав, этрог, веревочки, картинки. Суккот.

В полдень он вышел на Садовое кольцо, светило солнце «бабье лето», за плечами из рюкзака торчали пальмовые ветви.

Сегодня большевики идут на прорыв блокады Верховного Совета. Где они? Где вообще люди? Пустынно. Тихо. У-у! – гул справа. Из переулка выскочили милиционеры в касках со щитами и дубинками. Полетели камни. Лева бросился в подъезд, а он битком набит людьми. Развернулся, прижался спиной к улице, мимо бежали боевики с арматурой.

– Что стоишь? С нами!

Страх толкнул его в людской поток. Бежал под плакатом «Смерть жидам!». Впереди бежавшие боевики смяли ряды милиционеров со щитами, срывали с голов каски, вырывали из рук щиты и щитами по каскам, по башке. Оцепление сломлено.

Лева стоял на зеленой траве между Белым домом и мэрией, когда грузовик протаранил высотку. Раздались выстрелы.

– Ложись! – скомановал толстяк с портфелем и первым грохнулся на землю.

Лева залег лицом в траву. «Та-та-та» – пели пули. Вот влип, идиот. Да еще угодил на колючую проволоку.

– Ладно, мужики. Ползем в мэрию. Там добро, – толстяк не полз, а перекатывался. Сматываюсь к чертовой матери – пронеслось у Левы в голове. Стрельба усилилась. Лева полз к тротуару. Наконец, руки уперлись в асфальт. Прохожие могли бы принять его за пьяного. Отсюда, с Нового Арбата, штурм мэрии похож на репетицию кино.

Посыпались стекла, собровцы прыгали на газон, граждане шарахнулись. Баркашовцы ловили собровцев, и те с поднятыми за голову руками, колонной возвращались под улюлюканье и ликование толпы. Люди с красными повязками останавливали рейсовые автобусы и грузовики.

– Берешь людейна Останкино. Проезд бесплатный.

Прохожие легкомысленно входили в автобусы, молодежь взбиралась на грузовики.

На лестницах Белого дома и мэрии записывали добровольцев на штурм Останкино.

– Мэрия взята! На Кремль! На Останкино!

А на Старом Арбате музыка. Вот придурочные, они еще не знают, что выживут в другой стране.

На станции «Семеновская», у дома родного, на все оставшиеся деньги Лева купил четыре банки шпрот и пять мешочков сухарей.

– Зачем столько сухарей? – ахнула Маруся.

– Война.

– Напился?

– Война, Маня. Они уже у Останкино. Включай телик.

Телевизионные каналы отключились один за другим.

– Хорошо, – сказала Маруся, – я могу жить и без телевизора. Иди кушать.

И в это время Егор Гайдар призвал по радио «Эхо Москвы» выйти на защиту Моссовета.

– Ты куда опять? Мало тебе, что ли?!

– Все равно уже куртка дырявая, – Лева поцеловал дочь и вошел в лифт.

У Моссовета улица Горького была перегорожена грузовиками. С одного из них Зяма раздавал булочки и коробочки с соком.

– Кошерные? – Лева взял их рук Зямы.

– Пахнет нешуточными разборками.

Но люди улыбались. С балкончика, откуда выступал Ленин, Егор Гайдар призывал москвичей: «Не расходитесь!»

Моросило. У памятника Юрию Долгорукому шла запись добровольцев.

Москвичи бродили от мэрии до мэрии. На площади Свободной России мэрию защищали фашисты, на Тверской мэрию защищали гайдаровцы.

– Давайте искать автоматы, – предлагали школьники.

– Ловите лазутчиков-баркашовцев.

– Анпиловцы идут с автоматами. Когда нам раздадут автоматы?

– А почему нас не штурмуют? – удивлялись демократы на Тверской. – Бейтар на бэтээрах атакует Белый дом, – кричали баркашовцы у Белого дома.

– Ловите гайдаровских лазутчиков, – командовал Макашов.

– Делаем баррикады, – учили гайдаровцев те, кто торчал у Белого дома.

– Бейтар стреляет с крыш домов, – предупреждали баркашовцы гайдаровцев.

Рано утром бабахнуло. Снаряд попал в Белый дом, оттуда листы бумаг. В небе вертолеты.

– У меня там сын, не стреляйте! Они выйдут, – кричала на мосту женщина солдатам.

– Мать, не мешай! – отмахивались солдаты.

Неожиданно заморосило.

Октябрь 1994-го

– Видите ли, поминальная служба – это там где погибли люди… Он справится… О-о, он уже здесь.

В кабинет Главного раввина вошел Лева.

Тень от облака разделила безлюдную площадь Свободы. За Белым домом, в переулке ветер полоскал красные и желто-черные знамена. Молодой священник осенил крестом столпившихся рослых казаков в серых шапках. Много плакатов: «Смерть жидам!», «Ельцин жид». Лева шел по дороге в талите с молитвенником подмышкой и с кипой на голове. Люди растерянно провожали его взглядами. Как посмел?! У организаторов митинга шок. Александр Руцкой (его с товарищами накануне помиловал президент Ельцин) холодно посмотрел на раввина. Нет, не приглашал.

– Меня прислала синагога, – сказал Лева.

Первыми пришли в себя коммунисты.

– Ясно-понятно. Евреи были среди убитых.

– Охраняйте раввина, пока он будет молиться, – сказал дружинникам коммунист с бородавкой на носу.

Охраняйте меня, берегите сукина сына, дурака законченного. Это же надо так влипнуть! А Шаевич зачем меня сюда послал? А я зачем сюда пришел? Господи, помоги.

Японцы уставились телекамерами на Леву, Лева на японцев. А слева и справа старушки смотрели на Леву. Где они его уже видели, этого чокнутого раввина?

– Давай, отец, начинай! – к Леве подбежал коммунист с бородавкой на носу. – Батюшка, слышишь, запел!

Все, я влип, мне конец. Но при всем честном народе. Убьют как жертвенное животное. Стыд.

«Эль малэ рахамим», – начал Лева заупокойную молитву.

Вскоре раздались глухие удары – казаки рвались к Леве сквозь живой щит коммунистов. Это вам не семнадцатый год ХХ века. Ряженые казаки – мастера самбо и бокса, били мягкотелых москвичей.

Серые шинели выстроились перед Левой.

– Ну, замолкни.

Лева закрыл глаза и продолжал петь молитву.

– Лахен бааль гарахамим…

– Заткните ему пасть, – голос за его спиной.