Книга Двойная западня - Андрей Кокотюха

Вонь не уходила. В голове не прояснилось, она раскалывалась от острой боли; казалось, что кто-то сделал в черепе дыру и ковыряется в ней сучковатой палкой. Тело колотила мелкая дрожь, оно было мокрым, и Хижняк пока не понял, что это — пот или вода, которой его регулярно отливали сначала из ведра, потом из тонкого черного гибкого садового шланга.

Виктор не знал, где он и сколько времени прошло с тех пор, как водка отключила его во дворе у Шульца. Он даже не знал, который час — часы сорвали с руки.

Его больше не били. Ледяная вода приводила Виктора в себя, перед глазами из тумана тут же выныривала очередная бутылка водки, рука тянулась к ней машинально, по давно забытой привычке. Вернее, сначала руки сковывали наручниками, кто-то один крепко сжимал плечи, другой удерживал голову под нужным углом, а третий, сдавливая горло, заставлял пленника открыть рот. Потом туда заливалась водка, и Хижняку ничего не оставалось, как делать глоток за глотком. Обычно после третьего или четвертого он переставал сопротивляться и, ненавидя себя в те минуты, когда сознание еще дарило проблески, мысленно благодарил своих мучителей.

После этого — алкогольное беспамятство, струя из шланга, возвращавшая ему сознание, рвотные спазмы, новое испытание.

На третьем или четвертом «сеансе» Виктор пришел в себя уже без наручников. Даже успел осмотреться. Правда, так толком и не понял, где он: земляной пол, бетонные стены, лампочка под потолком на проводе. И полная бутылка водки рядом. Теперь рука потянулась сама, где-то над головой прозвучало: «Ай, молодца, крутой, ай, молодца!», только пленника сейчас эти слова никак не задевали — ему срочно нужно было выпить, того требовал уже отравленный алкоголем организм. Мучителям Виктора в несколько приемов удалось разбудить давнюю тяжелую болезнь, попасть стрелой в его ахиллесову пяту. Хижняк не видел своих палачей. Да и палачами считал их очень короткое время: от первого пробуждения из дурмана до первого глотка из горлышка спасительной бутылки. Потом невидимые люди становились докторами, благодетелями, лучшими друзьями.

Чего они не дождались от пленника, так это слов. Виктор не ругался, не благодарил, не пытался разговаривать. Его поили, с каждым «сеансом» медленно подталкивая к адову котлу, он уже не противился, вливал в себя спиртное молча, боль сменялась погружением в мягкую вату, и снова — холодная струя, спазмы, водка, хохот над головой.

Палачи явно наслаждались зрелищем. Они видели, как еще, кроме физического насилия, можно сломать человека, сделать его послушным и неопасным мешком с костями.

Время для Хижняка остановилось. Он не знал, сколько его держали взаперти, накачивая водкой, отливая водой и снова накачивая. Он даже не понимал, чем это рядом так воняет, — в прошлые разы противных запахов не было, разве собственный: в туалет он не ходил, просто не просился, сил не было и желания тоже. Когда спазмы прекратились, он по привычке поискал возле себя убийственную и одновременно спасительную бутылку. Обычно ее ставили на расстоянии вытянутой руки.

Сейчас вокруг него ничего не было.

Сжав зубы и превозмогая острую боль под черепной коробкой, Хижняк медленно поднялся на четвереньки и увидел под собой жиденькую зеленую травку, которой в предыдущее пробуждение не было. Потом рывком выпрямился, встал на колени.

Бетонных стен нет. Лампочки над головой — тоже. Он обнаружил себя под кустами сирени. В нескольких метрах впереди — заваленный вонючими, разлагающимися на жарком солнце отбросами ржавый мусорный контейнер, окруженный полуразрушенной проволочной оградой. Чуть дальше за мусоркой маячили серые облезлые панельные пятиэтажки.

Его вывезли и выкинули на помойку.

Голова работала очень плохо, однако достаточно для того, чтобы Виктор сложил для себя картину происшедшего и понял простой замысел Игоря Шеремета. Что заставило его расстрелять остальных — пока не ясно. Однако к нему, Виктору Хижняку, у Валета явно имелся особый счет. Теперь счет оплачен: он лежит на свалке, мокрый и грязный, голый по пояс, босой. Обувь отобрали — так, вероятно, задумано. Хорошо, что хоть джинсы оставили, пускай в них, сырых от воды и его собственной мочи, и неуютно.

Да, замысел ясен. Он страдает от жуткого похмелья, и мысль о спасительной дозе алкоголя вытесняет все остальные. Он не может сейчас думать ни о чем, кроме спиртного. У него нет денег. Он похож на грязного, вонючего бомжа. Он и есть грязный, вонючий полуголый бомж, от которого все станут отворачиваться, которого никто не захочет слушать и который обречен рыться в мусорных контейнерах. Вот такой ему вынес приговор Игорь Шеремет.

Увидев справа от себя дерево, Виктор, скрипя зубами от непрекращающейся головной боли, подполз к нему на четвереньках, потом медленно поднялся, прислонился спиной к стволу. Земная твердь под ногами шаталась, словно его раскачивали на экстремальных качелях. Ноги сразу подломились, руки заходили ходуном, но Хижняк устоял, до боли прикусил нижнюю губу. Почувствовав вкус крови во рту, он снова придавил зубами свежую ранку. Эта боль потеснила другую, головную: жар внутри черепной коробки спал, теперь там тлели угли.

Когда земля перестала прыгать под ногами, Виктор наконец осмотрелся. Он увидел себя в старом городском микрорайоне, бывшем, скорее всего, рабочей окраиной. Его не могли отвезти в другой город. Значит, он где-то в Новошахтерске. Даже если сделать поправку на туман в глазах, день сейчас клонится к закату. Вечер… какого дня? Счет времени Виктор потерял…

Черт, как хочется водки… Если он срочно не найдет выпивку — умрет. Хотя, если найдет, тоже умрет, но чуть позже. Валет оставил его умирать медленной смертью в чужом городе без малейшей возможности дать о себе знать.

Зубы снова впились в ранку на прокушенной губе.

Кружилась голова.

Тряслись руки.

Голоса.

Это не галлюцинации: Виктор действительно услышал где-то рядом мужские голоса, повернул голову на звук, а после, отделив свое тело от дерева, двинулся в сторону, откуда они доносились. Сделав несколько шагов, понял: не рассчитал своих сил, не устоял, рухнул прямо на сирень, теперь уже не сдерживая мата и тем привлекая к себе внимание. Запутавшись в кустах и завалившись в падении на спину, Хижняк барахтался, пытаясь подняться. Но кто-то ухватил его за руку, дернул, поставил на ноги — и тут же отпустил.

— Фу, блин, мужик! Ты чего такой зеленый и голый совсем?

Широко расставив ноги, чтобы хоть как-то удерживать равновесие, Виктор увидел перед собой в легком тумане колоритную троицу. Бородач в шляпе, тренировочных штанах, кедах и футболке с символикой ФК «Шахтер», моложавый мужчина в старых камуфляжных штанах, безрукавке-сеточке, на ногах — резиновые шлепанцы, и длинноволосый очкарик с козлиной бородкой, одетый в рубашку с коротким рукавом, изношенные брюки от какого-то костюма и туфли с острыми носами.

— Во, бляха, погулял дядя!

Маленькая компания смотрела на него с интересом, какой присущ уже выпившим, а потому ничему не удивляющимся людям.