Книга Хельмова дюжина красавиц. Ненаследный князь - Карина Демина

Но нет, говорить нельзя.

Лихослав, конечно, разом переметнется, принесет букетик уже для Евдокии… и получит цветами по зубам. Не простит ему сестрица этакого легкомыслия.

Боится.

А он даром что зубами от злости едва не скрипит. И тоже понять можно: за ним небось семья… Евдокия вон тоже за Аленку, за матушку, за Лютика босиком по углям пройдется, не то что женится… точнее, замуж за нелюбимого, но с состоянием.

Сложно все.

И интересно.

Лихослав же, глядя на чулки с красными и желтыми божьими коровками, на подол бирюзового сатинового платья, зажатый в кулачке, на пухлый портфель под мышкой и косу, которая подпрыгивала и раскачивалась в такт шагам, ни о чем не думал.

Смотрел.

И засмотрелся так, что не заметил появление черной кареты. Она выплыла из-за угла, остановилась, перегородивши улицу, и четверка верховых свистом, гиканьем разогнала голубей. Дверцы распахнулись, выпуская людей в черных же плащах, в низких шляпах, в полумасках вида не столько разбойного, сколько театрального.

— Ой, — сказала Аленка, — а у вас тут…

Евдокия, не замедляя шаг, от первого похитителя просто-напросто отмахнулась.

Портфелем.

Второму же уткнулась прямо в грудь, и этот момент Лихославу категорически не понравился… он с немалым удовольствием стряхнул ручку предполагаемой невесты, которая, к чести ее, не стала ни визжать, ни в обморок падать, но лишь деловито попросила:

— Ридикюль верните. У меня там вязание.

…а по весу и не скажешь. Хотя, может, она, подобно древней Бяловецкой панне, кольчугу вяжет…

— Не лезь! — прошипел верховой, тесня Лихослава жеребцом. К слову, жеребчик был славным, восточных кровей, оттого и норова горячего. Получив кружевным зонтом по морде, он оскорбился и, тоненько взвизгнув, поднялся на дыбы. И пока верховой пытался с жеребцом сладить, Лихослав его на землю и ссадил…

…когда дорогу заступил господин в черном, Евдокия сначала не поняла, что происходит, и шагнула влево, но господин маневр повторил…

— Извините, — раздраженно сказала Евдокия, пытаясь обойти его, такого неудобно большого.

Кто-то схватил за косу…

— Не дергайся, — прошипели, дыхнув в лицо чесночною подливой. — Это похищение.

— Хорошо, что не ограбление. — Евдокия ответила машинально.

— Почему?

— Не люблю расставаться с деньгами.

И сказала, между прочим, чистую правду, но тип захохотал, и к вони чесночной подливы добавились характерные ноты пива… кажется, темного…

— Не дергайся, мышка, — посоветовали Евдокии и за косу дернули. А вот этого делать не следовало, потому как к волосам Евдокия относилась с величайшим трепетом, и не для того по утрам час на вычесывание тратила, чтобы всякие тут жирными руками хватались.

— Пусти. — Косу она перехватила, а просьбу подкрепила ударом в нос.

Била портфелем, благо бумаги придавали аргументу вес, а латунные уголки — нужную остроту. Взвыв, неудачливый похититель косу выпустил, а руки прижал к лицу, наградив Евдокию словом нелицеприятным.

Зря это он.

Ей, между прочим, всякого доводилось в жизни повидать, небось на выработках никто-то с нею не нянчился… о тех годах своей жизни вспоминала она с печалью и легкой ностальгией. И следующего злодея Евдокия с немалым удовольствием пнула в коленку.

…жаль, что ботиночки на ней пусть и крепкие, но без шипастых пластин на носах. Те-то все ж для города мало годились.

— Пшел прочь, — сказала третьему, рывком задрав юбки.

…Лихослав, засмотревшись на премиленькие ножки и паче того кружевные, преочаровательного вида, подвязочки, пропустил удар в лицо…

…под подвязкой в плотной кобуре, скроенной по особому заказу — маменькина идея, — скрывался любимый Евдокиин револьвер: маленький, удобный и с перламутровыми щечками на рукояти. Вид оружия, как и вид ножек, на похитителей впечатления не произвел.

— Брось пукалку, дура.

— Сам дура, — всерьез обиделась Евдокия, которую прежде в дурости никто не обвинял. И нажала на спусковой крючок. Револьвер солидно крякнул, дернулся в руке, а похититель свалился на мостовую, истошно вереща… можно подумать, она ему что-то важное отстрелила.

В бедро ведь целилась.

И попала…

— Ну, кому еще охота? — Евдокия огляделась… и кучер, привстав на козлах, хлестанул лошадей…

…улица стала вдруг тиха и безлюдна.

Почти тиха, поскольку раненый все еще лежал, зажимая дырявое бедро обеими руками. Еще один возился у ног Лихослава… второй криво, косо, но удерживался в седле…

— Подстрелить? — поинтересовалась Евдокия, беря всадника на мушку.

Но Лихослав только головой покачал и нос раскровавленный вытер. Хорош, нечего сказать…

— Знаете… — Из-за носа голос его сделался гнусавым, а под синим глазом расплывался синий же фингал… надо полагать, гармонично будет смотреться. — Я начинаю вас бояться…

— А вам-то чего?

— Так, — нос он зажал рукавом, — на всякий случай.

Он невежливо пнул раненого, который и скулить-то перестал.

— Сам заговоришь или помощь нужна? — поинтересовался Лихослав, склоняясь над неудачливым похитителем. Он стянул черную шляпу и маску, под которой обнаружилось лицо самого обыкновенного вида, простоватое, круглое и слегка опухшее.

— Ничего не знаю! — поспешил откреститься раненый и слабо добавил: — Медикуса…

— Я за него, — обманчиво дружелюбным тоном произнес Лютик. Он вытянул руку, с удивлением воззарившись на сбитые костяшки пальцев, потрогал дыру в новом пиджаке и, присев над человеком, сказал: — Кто тебя нанял?

И такое участие было в Лютиковом голосе, такая неподдельная заинтересованность во взгляде, что даже Евдокии стало слегка не по себе. Человек же попробовал лишиться чувств, но был остановлен.

— Я ведь могу и сам посмотреть, — сказал Лютик, стискивая рыхлые щеки. — Но тебе будет очень больно.

— Не… не знаю, пан хороший… он в маске был… и нам от маски дал… сказал, куда ехать… по двадцать сребней каждому… только и надобно, что девку схватить и в карету…

— Схватить… — повторил Лютик, вглядываясь в глаза человека. — И в карету… а дальше?

— Так в храм ведь… он со жрецом столковался… поженили бы честь честью.

— Вы невестой не ошиблись? — Евдокия на всякий случай не стала далеко убирать револьвер, но достала клетчатый платок, который протянула Лихославу.

— Не. — Лежавший на земле человек скривился. — Он сказал из двух девок страшную брать…

— Экие у вас, панночка Евдокия… поклонники страстные.